Кто ты такой? спросила я.
Лунный свет, казалось, исходил от ножа, который он держал в руке, выглядывая из темноты крови, которая всё ещё капала на мой ковёр.
Это имеет значение? спросил он, и тени и лунный свет отразились от ножа на его лице. Игра света и теней превратила его глаза в бездонные серые озёра с глубокими тенями под ними. Он выглядел древним и холодным, почти как скелет. Тебе не нужно знать моё имя. Тебе не стоит его знать.
Голос моего юного «я» задрожал, когда я спросила:
Ты собираешься убить меня?
О, я думаю, что нет, сказал Атилас. Мы заключили сделку, твои родители и я: я задал им вопрос и получил ответ. Было бы трудно убить тебя.
Они они мертвы? спросила я.
Он с любопытством посмотрел на меня.
Я очень тщательно порвал их на части. Ты, должно быть, видела это.
Я обхватила себя руками, слишком замёрзшая, чтобы попытаться убежать, слишком замёрзшая даже для того, чтобы заплакать, и мои плечи болели от крепкой хватки.
Почему ты убил их? спросила я его, чувствуя тошноту, ужас и ещё большее недоумение, чем что-либо другое. Они не они не сделали ничего плохого.
Не сделали, согласился он, и я увидела улыбку, промелькнувшую на его губах. Очень любопытно. Я встретил только одну пару, которая заслуживала пощады конечно, ни одного из них нельзя было оставить в живых. Не тогда, когда они заслуживали пощады. Восхитительная ирония, не правда ли? Ты рада, что жива?
Я не знаю, что это значит, сказала я, не переставая дрожать. Почему они должны были умереть? Почему я осталась жить?
Я предоставил им выбор, сказал он, и рука, державшая нож, чуть шевельнулась; жест, свидетельствующий о тщетности действий. Они хотели спасти тебя очень хороший выбор, как мне показалось. Я думаю, ты, моя дорогая, доставишь немало проблем. Конечно, я ничего не могу с этим поделать! Я связан своим словом.
Каким словом?
Тебе следует оставаться дома, мягко сказал он, и мягкость, с которой он это произнёс, казалось, проникла в моё сознание. Я действительно советую тебе как можно дольше не показываться на глаза на самом деле, тебе следует постараться оставаться в своей комнате. Никогда не знаешь наверняка что ждёт тебя снаружи?
Я не собираюсь оставаться внутри, сказала я, чувствуя, как в моей груди поднимается волна гнева, страха и слёз. Он сказал, что не сможет убить меня, и даже если это было неправдой, я собиралась убедиться, что кто-нибудь заставит его заплатить за убийство моих родителей. Я собираюсь выйти и найти тебя. Я собираюсь убедиться, что ты умрёшь за то, что сделал.
Он слабо улыбнулся, но его лицо было ужасно серым.
Ты сделаешь это? Я думаю, ты скоро забудешь. Я верю, что у тебя это уже неплохо получается.
Я не забуду, сказала я, но то, что я могла видеть, уже смягчилось. Он повернулся, две капли крови грациозно описали дугу в воздухе, и он исчез сквозь стену, а затем из моего сознания, прежде чем капли упали на пол.
Прежде чем они упали на землю, я вырвалась из воспоминаний с криком, который должен был быть паническим, но вместо этого был криком боли.
Не, не, не. Это не мог быть Атилас. Это не мог быть он. Я просто воспользовалась его внешностью, чтобы оживить воспоминания, встряхнуть их. Зеро сказал,
упал.
Оу, блин. Я не знала как, но он знал, что я знаю.
Он тихо сказал:
Знаешь, на самом деле нет смысла притворяться спящей.
Мои глаза открылись, и я увидела, что воспоминания о той ночи наложились на правду сегодняшнего дня. Атилас стоял в изножье моей кровати, там, где всегда стоял Ночной Кошмар, и слова, произнесенные Ночным Кошмаром, были у него на устах.
Что ты сказал? спросила я его, мой голос был едва слышен. Он даже не пытался скрыть это, не пытался убедить меня, что я не права, и от этого у меня по венам пробежал холодок, как ни от чего другого. Он почти навязывал мне это воспоминание, как будто заставил бы меня вспомнить его, если бы я уже этого не сделала.
Губы Атиласа улыбнулись, но глаза нет. Он повторил это в точности так же, как и раньше, слово в слово.
Знаешь, притворяться спящей на самом деле бесполезно.
Это было лицо Атиласа, но голос звучал как у Ночного Кошмара, и на мгновение я увидела глубокие тени за его спиной: тени, которые создавали Кошмар в моих снах.
Не стой там, сказала я, и мой подбородок слегка задрожал, потому что было уже слишком поздно. Но я ничего не могла поделать с умоляющими нотками в своём голосе и жгучей мыслью, что, если бы он попытался убедить меня, что это был не он, я бы предпочла в это поверить. Не стой там, Атилас.
Он снова сказал:
Выходи, и в его голосе слышалась смерть.
Я же сказала тебе, не стой там, сказала я, и у меня перехватило горло. Я должна была испугаться возможно, я и испугалась, совсем немного, но в основном я была ошеломлена, оцепенела и до боли в животе была опустошена. Я была опустошена из-за своих родителей. Опустошена тем, что Атилас даже не попытался убедить меня, что это был не он. Я была потрясена, обнаружив, что за болезненным предательством скрывается противоречивая нить любви: нить, которую я не могла отделить от другой.