Кто это там, внизу?
Чуть позже Эката потихоньку объяснила Стефану, что нужно говорить: он ехал в Лотиму по делам «Чорин компани» и выехал он из Кампе еще днем, однако пришлось задержаться, потому что лошади в подкову попал камень, а потом еще и снег повалил.
Но к чему все это вранье? спрашивал он смущенно; сейчас он был похож на ребенка, сонного и усталого.
Мне же нужно было им что-то сказать.
Он почесал в затылке.
А когда я сюда добрался?
Ночью, часа в два.
Он вспомнил, как надеялся на скорый рассвет. Все это было очень, очень давно.
А на самом-то деле зачем ты приехал? спросила Эката. Она убирала после завтрака со стола; ее лицо казалось суровым, хотя голос звучал очень мягко.
Я подрался, сказал Стефан. С Костантом.
Она замерла, держа в каждой руке по тарелке и внимательно глядя на него.
Что, думаешь, не ударил ли я его слишком сильно? Стефан рассмеялся. Голова была пустой и легкой до головокружения, в теле свинцовая тяжесть усталости. Нет, это он из меня дух вышиб. Неужели ты думаешь, что я мог бы с ним справиться?
Не знаю, печально сказала Эката.
Я в драках всегда проигрываю, сказал Стефан. И убегаю.
Подошел глухой отец Экаты, одетый по-уличному в тяжелых башмаках и в старой кацавейке, сшитой из одеяла; по-прежнему шел снег.
А сегодня вы
до Лотимы не доберетесь, господин Стефан, с каким-то злобным удовлетворением сообщил он; голос его звучал как всегда громко и монотонно. Томас говорит, лошадка ваша на все четыре захромала. Это обстоятельство уже обсуждалось за завтраком, но глухой тогда не расслышал.
Он так и не спросил, как себя чувствует Костант, а когда наконец все-таки задал этот вопрос, то в голосе его звучало то же злобное удовлетворение:
А братец ваш, небось, опять на каменоломнях вкалывает? Он и не пытался выслушать ответ.
Большую часть дня Стефан продремал у огня. Лишь кузина Экаты проявила по поводу его появления в доме какое-то любопытство. Когда они с Экатой готовили ужин, кузина сказала:
Говорят, его брат очень красивый мужчина.
Костант? Самый красивый из всех, кого я видела, улыбнулась Эката, кроша луковицу.
Этого-то я, пожалуй, красивым не назвала бы, осторожно продолжала кузина.
Лук щипал глаза; Эката рассмеялась, вытерла слезы, высморкалась и покачала головой.
Да уж, сказала она.
После ужина Эката вынесла помои и объедки свиньям, вернулась на кухню и увидела там Стефана. Она была в отцовской куртке, в башмаках на деревянной подошве и все в том же черном платке. За нею следом на кухню ворвался морозный ветер, и ей не сразу удалось захлопнуть дверь.
Разъяснило, сказала она Стефану. Но ветер теперь с юга дует.
Эката, ты поняла, зачем я сюда приехал?
А ты сам-то понял? откликнулась она, глядя на него снизу вверх. Потом прошла и поставила на место помойное ведро.
Да.
Ну тогда, наверно, и я поняла.
Да тут у вас просто поговорить негде! вдруг рассердился Стефан: дядины деревянные башмаки загрохотали на пороге кухни.
У меня есть своя комната, с раздражением бросила Эката, сразу вспомнив, какие тонкие там стены, а за стенкой спит кузина, а напротив ее родители Она сердито нахмурилась и сказала: Нет. Подождем до завтрашнего утра.
Рано утром кузина Экаты потихоньку вышла из дому и куда-то быстро пошла по дороге. Через полчаса она уже возвращалась обратно. Ее набитые соломой башмаки чавкали в снежной каше и грязи. Жена соседа, жившего от них через один дом, рассказала: «Ну так он доктором назвался, а я еще его спросила, кто же это у них заболел, и фонарь ему дала, темень такая, что лица-то мне его не разглядеть было, я и решила, это доктор, так ведь он и сам так сказал» Кузина Экаты с удовольствием повторяла про себя слова соседки и прикидывала, когда лучше прищучить Стефана и Экату при свидетелях или наедине, как вдруг из-за поворота заснеженной, сверкавшей на солнце дороги рысью выбежали две лошади: наемная из городской конюшни и их старый чалый. На них верхом сидели Стефан и Эката; оба смеялись.
Куда это вы собрались? крикнула им, вся задрожав, кузина.
Подальше отсюда, откликнулся Стефан. Молодые люди проехали мимо, вода в лужах веером разлеталась под копытами их коней и сверкала на мартовском солнце алмазными брызгами. Вскоре оба всадника скрылись вдали.
Неделя за городом
Черт, прямо за воротник льет, пожаловался Казимир, но его приятель в соседней кабинке уличного ватерклозета не расслышал был увлечен собственным монологом:
Историческая необходимость это солецизм чистейшей воды! Ведь история не что иное, как то, чему необходимо было случиться. Однако и расширять значение этого понятия тоже нельзя. Кто его знает, что, собственно, случится дальше
Оба вышли на улицу; Казимир, на ходу застегивая брюки, заметил мальчика, который не сводил глаз с огромного, метра два с половиной длиной черного футляра, похожего на гроб и прислоненного к стене ватерклозета.
Что это? спросил мальчик, и Казимир пояснил:
Здесь тело моей двоюродной прабабушки. Он подхватил «гроб» и вслед за Стефаном Фабром скрылся в пелене дождя.
Фарс! Детерминизм это фарс. Все что угодно, лишь бы не испытывать благоговейного страха. Нет, вы покажите мне истоки, семя всего этого? Стефан остановился и ткнул пальцем в грудь Казимиру. Хорошо, я покажу его вам: это яблочное зернышко. Но могу ли я утверждать, что из него вырастет яблоня? Нет! Мы полагаем, что существует Закон, поскольку не существует свободы. Однако никакого Закона тоже не существует. А существуют развитие и гибель, радость и ужас, и существует бездна все остальное выдумываем мы. Так, сейчас мы опоздаем на поезд.