«Да, с этим, кажется, Вась-вась не получится.» подумал поэт, не зная как не усугубить неловкость положения. Адама Адамовича он знал, как знал любой светский человек в Петербурге.
Сын генерала и сенатора, Адам являл собою эталонный образец человека, которых люди менее организованные именовали «карьеристами шпаги», а люди менее щепетильные «служаками». Твёрдо решивший стать генералом, Адам не интересовался более ничем. Нет-нет, он не был «солдафоном», до подобных обвинений могли дойти лишь люди вовсе неосторожные, но некоторую иронию в свой адрес пан Ржевуский отчего-то вызывал.
Верой и правдой служа императорам, он к тридцати годам дожил до высокого звания гвардейского
ротмистра, что было неплохо само по себе, после чего судьба улыбнулась ему более щедро.
Узнав, что из всех равных ему по званию и производству гвардейских офицеров только он не женат, Адам озаботился поиском подходящей супруги. Ко всеобщему удивлению, вопрос решился быстро и не совсем ожидаемым образом. Рассудив с присущим ему рациональным мышлением, что наилучшим вариантом станет женщина с положением, красавец гусар сумел повести под венец госпожу Жеребцову, недавно овдовевшую и старше его на тринадцать лет. Выбор казался удачен со всех сторон. Супруга была очень богата, обладала огромными связями по наследству от покойного мужа (потомственного масона из древнего рода черниговских бояр), а главное, выдавшая дочь за любимца императора графа Орлова.
По сопутствующим подобным бракам совпадениям, карьера ротмистра значительно ускорилась. Он почти сразу был обласкан императором, флигель-адьютантом которого стал, и быстро скакнул в полковники.
Государю поляк нравился, не в последнюю очередь от того, что тот не выказал и тени сомнения во время Польского восстания. Адам рубил направо и налево, видя перед собой не соотечественников, а преграду, преодолев которую он станет ближе к заветному генеральству.
Пушкин сам не знал почему, но полковник ему тоже импонировал. Расспросив как дела в Санкт-Петербурге, на что Адам отвечал точно так же, как отвечал на вопросы любого вышестоящего, Александр предложил тому отобедать.
Во время трапезы, Ржевуский выказывал подчёркнутое внимание к словам не только Пушкина, но и графа Литта, при практически полном игнорировании Безобразова.
Не смущайте нашего нового коллегу, граф, заметил поэт Степану, которого развеселила фамилия полковника, это неучтиво, ведь в первый день любой новый товарищ гость.
Смутить Ржевсто есть Ржевуского, Александр Сергеевич? Уверяю вас, это невозможно. Тем более, когда он граф.
Спросите лучше, Александр Сергеевич, какова цель заключена в явлении столь храброго воина, флегматично поинтересовался Безобразов, вряд ли сам флигель-адьютант его величества не имеет вполне определённых указаний от государя.
И то верно, заметив, что поляк не думает отвечать, поддержал Пушкин, есть ли у вас какое-то конкретное указание? Что-то, чему посольство должно оказать содействие?
В переданном полковником письме, в конверте с вензелями Николая, было пожелание, чтобы господин Ржевуский оказался достаточно полезем для миссии и более ничего. Пушкин решил, что главное должно быть сказано изустно.
Его Императорское Величество направил мою скромную особу в качестве подкрепления, ваше превосходительство! встав из-за стола, вытянувшись и щелкнув шпорами отчеканил полковник. Государь император точно так и сказал.
Да, без подкрепления нам туговато приходилось. прокомментировал после обеда Безобразов. Но теперь заживём.
Раздражение вызывало всё. Как человек патриотичных взглядов, Александр считал работу дешифровального отдела нужной и необходимой. Как человек дворянского воспитания не слишком достойной. Были места и похуже, в соседний «газетный» отдел, то есть занятый перлюстрацией «простых» писем, его нельзя было загнать даже угрозой каторги, но и имевшегося хватало для определённых душевных терзаний. Было в том что-то постыдное, что только частично оправдывалось соображениями частной дуэли с невидимыми (а иногда и видимыми на светских раутах) оппонентами и благом для общества.
Александр лукавил говоря, что направление в Константинополь было совсем неожиданным. Император любил порядок во всем, и если некто Пушкин никак не может оставаться в прежнем «положенном» звании, то и место должно стать другим. Предугадать было не сложно, так что поэт удивился больше тому «куда», чем самому факту.
Русский посол в Константинополе пребывал в положении близким к титулу «Вице-Король», только вместо обширных земель под управлением оказывался фактически один дворец. Но прочее казалось сходно.
Особенностью дипломатии в Османской империи являлось то, что турки редко утруждали себя ожиданием. Перед ними нельзя было отговориться необходимостью связаться со своим государем, султан мог потребовать ответа здесь и сейчас. Иначе какой же вы представитель своего падишаха? Если в Вене или Париже посол мог без обиняков сказать «я не знаю, но как только закончится этот бал, я непременно напишу государю и пусть его величество сам решает» ничем не рискуя, то на Востоке это уронило бы его в глазах принимающей стороны.