Сто семь лет там царствовали потомки расенов, и последним из них был Тархна Тарквиний Гордый. Еще римляне называли его надменным и жестоким, да так оно и было Волю сената и народа он презирал не внимая ничьему совету, объявлял и заканчивал войны, по своей прихоти заключал договоры и нарушал их. Вопреки законам творил суд, лишал жизни и добра всех, кто был ему неугоден или подозрителен, приговаривал граждан к казням и изгнанию Но наконец и сам он был изгнан из Рима. И прибыл в Клузий по-нашему, Клевсин, просить помощи у царя Ларса Порсенны. А тот немедля двинулся на Рим с вооруженным войском.
Говорили, что никогда прежде не бывало в сенате такого ужаса настолько могущественным был тогда Клузий, столь грозным было имя Порсенны Отраженный в своем первом натиске, он решил перейти от приступа к осаде: выставил стражу на холме Яникул, а лагерь расположил на равнинном берегу Тибра, собрав к нему отовсюду суда и для надзора, чтобы не было в Рим подвоза продовольствия, и для грабежа, чтобы воины могли переправляться при случае где угодно. Скоро римские окрестности стали так опасны, что даже скот оттуда сгоняли в город, не решаясь пасти его за воротами. Бедный люд освободили от пошлин и налогов: пусть платят те, у кого хватает дохода, с неимущих довольно того, что они растят своих детей
Он готов был отправиться в путь сразу же, едва пришла к нему эта мысль. Но только рассудил, что, пойдя без ведома консулов и втайне от всех, может быть схвачен римской стражей как перебежчик и сперва явился в сенат. Сказал, что хочет переплыть Тибр и, если удастся, проникнуть во вражеский лагерь.
Не грабить, не мстить за разбой, нечто большее задумал я совершить, если помогут боги
Все понимали, о чем он, знали, что ему не вернуться живым. Но ведь он и сам это знал. И ему сказали иди.
Войти в лагерь было легко, да к тому же, он ведал и нашу речь, и обычаи И одет был так же, плащ спадает складками, обнажая правую руку, и на плече заколот пряжкой. Так все ходили. А с лица ведь не узнаешь, где расен, где римлянин. Особенно если волосы не очень темные, и глаза
Придя, он попал в густую толпу народа перед царским местом. Там как раз выдавали жалованье войскам, и казначей, сидевший рядом с царем, был очень занят, и воины к нему шли толпою. Этот человек всегда смотрел спесиво, а наряд носил пышный, не хуже царского И, боясь спросить, который из двух Порсенна, чтобы не выдать себя незнаньем царя, римлянин совершил то, к чему толкнул его случай, вместо царя убил казначея
Прорубаясь оттуда окровавленным мечом сквозь смятенную толпу, в шуме и давке, он был схвачен охраной, и его приволокли к царю.
Был вечер, все темнее становилось вокруг. Только возле царского трона горел жертвенник, и отблески пламени плясали на лицах Стоя перед разгневанным царем, на окрик: «Кто ты, как твое имя?» он проговорил очень спокойно:
Я римский гражданин.
В толпе зашумели, взъярились, кто-то выкрикнул: «Ах ты, римская погань!» Тогда у нас говорили так А он даже не обернулся и продолжал, будто не слыша, обращаясь к одному царю:
Зовут меня Гай Муций. Я вышел на тебя, как враг на врага, и готов умереть, как готов был убить. И делать, и претерпевать сильное римляне умеют
Так он это молвил, словно ведет речь о самом обычном. Старый царь взглянул на него зорче:
Патриций? А род свой позоришь таким бесчинством! видно, это имя было ему известно. И много вас, римских
граждан, тебе под стать?
Я не один.
Было черно вокруг, и река едва виднелась, а дальше тьма. И кто знает, что он видел в этой темной дали, и почему смотрел в нее так долго Потом снова обернулся к царю:
Многие следом за мною ждут той же чести. Если угодно, готовься каждый час рисковать головой, встречать вооруженного врага у порога. Такую войну объявляем тебе мы, римляне! Не бойся войска, не бойся битвы, будешь ты с каждым один на один.
Вокруг закричали люто «Смерть ему!» И правда, это ли не дерзость в столь грозной доле не устрашаться, а устрашать других Нет бы кинуться в ножки царю, и всем бы пришлось по нраву, и, глядишь, вымолил бы себе легкую смерть. А так Порсенна велел развести вокруг костры, суля ему пытку, если он не признается тут же, что скрывается за его темной угрозой.
Ну, что молчишь, римский щенок? Не боишься огня?
Его обступили со всех сторон. И отовсюду скалилась глумливая злоба.
римская падаль ничего, шкуру подпалить заговорит
Он посмотрел на царя, окинул взглядом тех, кто стоял подле него. И чуть усмехнулся так, будто говорил: ну и мразь же вы! А потом вдруг стремительно шагнул к жертвеннику, из которого вырывалось пламя, и положил правую руку в огонь.
Кто-то дико вскрикнул, потом стало очень тихо. А он, стоя перед царем, молча смотрел ему в лицо, меж тем как огонь сжигал его руку, и жег ее, будто ничего не чувствуя и так сгубил покуда царь не вскочил вдруг со своего места и не приказал оттащить его от алтаря.
И, взглянув ему в глаза, царь на миг заслонился будто ему грозила опасность от безоружного человека, который сам себя обрек на пытку
Отойди, сказал Ларс Порсенна. Ты безжалостнее к себе, чем ко мне! Я велел бы почтить такую доблесть, будь она во славу моей отчизны; ныне же по праву войны отпускаю тебя на волю.