«Любовь ослепляет мужчину и делает зорче женщину», сказал Ремарк. Вот такую ремарку поспешу вплести, поскольку слова немецкого писателя удивительным образом подтверждаются толстовскими персонажами. Вронский ничего не видел перед собой, кроме ослепившей и ослепительной Анны. Молоденькая Кити увидела не по годам многое.
Что же бесовское углядела Кити открывшимся сверхзрением?..
Готовность
картину «Неравный брак» художника Василия Пукирева) и на неизбежную измену
Изменив мужу, имея молодого любовника, Анна Аркадьевна мучилась и страдала, не могла «уяснить себя» (что легко получалось у Вронского), не могла определить того положения, в котором оказалась. Провидение пыталось подсказать грешнице снами:
«Ей снилось, что оба вместе они её мужья, что оба расточают ей свои ласки. Алексей Александрович плакал, целуя ей руки, и говорил: как хорошо теперь! И Алексей Вронский был тут же, и он был также её муж. И она удивлялась тому, что прежде ей казалось это невозможным, объясняла им, смеясь, что это гораздо проще и что они оба теперь довольны и счастливы. Но это сновидение, как кошмар, давило её, и она просыпалась с ужасом».
Почему с ужасом? Десятки светских дам имели любовников и среди военных лиц, и среди гражданских. И это не считалось чем-то ужасным. Ну, пошёптывали. Ну и что?
Вот когда Анна ушла к Вронскому и стала требовать развода у Каренина, получила она вместо развода долгую головную боль. Горе и трагедия Карениной заключались в том, что возжелала она полной любви непременно от одного мужчины. От Алексея Кирилловича. Она идеализировала Вронского и настойчиво требовала от него невозможного. Но Вронский всё, что мог, уже совершил. Соблазнил, сманил Он был хорошим военным (ать-два), показал себя толковым помещиком (купить-продать), но заполнить любовью Анну, такую измученную суховеем, такую любовеёмкую женщину, он был не в состоянии.
А кто бы тут не сплоховал? Ахиллес? Геракл? Царь Соломон? Зевс? Много ли на свете семей, где мужчина в одиночку справляется с тремя составляющими любви? Такое нечастое явление бытует только в счастливых семьях. Этим, кстати говоря, «все счастливые семьи похожи друг на друга».
Серкидон! Чуть было не забыл! Мы не ответили на вопрос «кто виноват»? Анна? Вронский? Каренин? А я думаю нет. Я школьник семидесятых считаю, что виновато царское правительство, допустившее свободную продажу морфина и опиума. Анна Аркадьевна привыкла искать спасение в этих химикатах, они в конечном счете её и погубили.
Вот и всё на сегодня. Спешите, Серкидон, нарабатывать свой образ, свои иносказания. Пока Вас трудно определить иносказательно. Ну, можно про Вас сказать «молодой человек, которого пытался вразумить Сочинитель писем, да только зря старался».
Не нравится Вам такое иносказание? Поспешите заменить его на более привлекательное. Пока резвы ноги и крепки руки. Ногами бегайте в библиотеку, руками берите книги великих русских писателей. Там найдёте ответы на вопросы, которые Вы задавали мне?
Крепко жму Вашу руку, и до следующего письма.
-9-
В июне 1833 года Алексей Николаевич Вульф, житель Тригорского, сын соседки и приятельницы Пушкина, счастливый любовник Анны Керн делает следующую дневниковую запись:
«С большим удовольствием перечел я сегодня 8-ю и вместе последнюю главу «Онегина», одну из лучших глав всего романа, который всегда останется одним из блистательнейших произведений Пушкина, украшением нынешней нашей литературы, довольно верною картиною нравов, а для меня лично источником воспоминаний весьма приятных по большей части, потому что он не только почти весь написан в моих глазах, но я даже был действующим лицом в описаниях деревенской жизни Онегина, ибо она вся взята из пребывания Пушкина у нас, «в губернии Псковской». Так я, дерптский студент, явился в виде геттингенского под названием Ленского; любезные мои сестрицы суть образцы его деревенских барышень, и чуть не Татьяна ли одна из них. Многие из мыслей, прежде чем я прочел в «Онегине», были часто в беседах глаз на глаз с Пушкиным, в Михайловском, пересуждаемы между нами, а после я встречал их, как старых знакомых. Так в глазах моих написал он и «Бориса Годунова» в 1825 году, а в 1828 читал мне «Полтаву», которую он написал весьма скоро недели в три. Лето 1826 года, которое провел я с Пушкиным и Языковым, будет всегда мне памятным, как одно из прекраснейших».
Давайте, Серкидон, дружно позавидуем этому везунчику и баловню судьбы! Молодым (младше Вас) он слышал стихи Пушкина. И как: в исполнении автора!!! Хотелось бы надеяться, что заливает парень, хвастает Напрасно, нет нам такого утешения. Подтверждение дневниковой записи находим в романе: