Это лисы. Я знаю, что это были лисы. И они не ушли.
Ее голос дрожит. Обернувшись, я вижу ее лицо, мокрое от слез. Она закуталась в свои ночные платья, как испуганный ребенок в стеганые одеяла. Потрясенный, я беру ее за руку:
Пойдем в дом, жена.
Не трогай меня. Пожалуйста. Мой господин, она отворачивает от меня лицо и убегает в свою комнату. Она садится на циновку за ширмой. Я ее муж, поэтому я иду за ней и сажусь рядом.
Я ничего не сделал, говорю я тихо, но она не слушает меня.
Жена продолжает плакать, несмотря на всю суету Онаги вокруг нее и на теплый бульон, который принесла служанка. Ее слезы напоминают мне ровную бесконечность осенних дождей.
Уходи, наконец сказала Шикуджо. Сначала я не понял, что она имела в виду не меня, а Онагу.
Мы сидим в тишине. Ее спутанные волосы закрывают ее лицо, разделяя нас. Должны же быть какие-то слова, способные остановить ее отчаянный плач!
Мне очень жаль, говорю я наконец, зная, что это не те слова, которые нужны сейчас.
Но мне действительно очень жаль: жаль, что она плачет, что так переживает из-за всего этого; жаль, что здесь живут лисы и что я так интересуюсь ими; жаль, что сейчас лето и что мы проводим его здесь, в глухой провинции. Жаль, что я существую. У меня болит в груди. Сердце словно сжимает острая боль. Я сижу и молча смотрю, как она плачет.
Этот дом проклят, говорит она низким ровным голосом.
Это всего лишь дом, даже я сам понимаю всю абсурдность моих слов. Это не просто дом. Для меня это наказание: место, куда я сбежал, чтобы вспоминать свои прошлые победы. Нам же раньше нравилось здесь, только ты и я.
Да, но тогда нас не преследовали лисы. Ты их не рисовал, не писал о них стихи и не говорил о них во сне.
Что? удивленно спросил я.
Да, ты говоришь о них во сне. Она слегка покачивается взад и вперед, даже не замечая этого, так успокаивает себя обиженный ребенок, когда рядом нет никого из взрослых.
Наверное, они мне снились. Мне снятся разные вещи.
Если бы она не была моей женой, я бы не поверил, что это презрительное фырканье издала она.
Так вот в чем дело? говорю я. Ты ревнуешь?
В моей жизни всегда было что-то помимо тебя: мои обязанности, мои друзья и тысячи других вещей разумеется, любовницы, стихи и секс, флирт с другими знатными женщинами. Мужчина может все это себе позволить. И она знает это. Я знаю это. Но я думал, что она никогда не ревновала меня к другим женщинам, моя идеальная жена.
Нет, тут нечто большее, чем просто лисы, говорю я, зная, что прав. Что беспокоит тебя на самом деле?
Она поправила складку на рукаве, она всегда была такой наводит порядок, даже когда у нее на щеках еще не высохли слезы.
Что ты видишь, когда смотришь на них?
Смотрю на кого? спрашиваю я, но тут же продолжаю. Я вдруг устал от этой маленькой гадкой бесконечной игры, в которую играем мы с женой. Я слишком устал говорить что-либо, кроме правды. Они кажутся мне такими свободными. Живыми. Радостными. Более, чем я, чем кто-то, кого я когда-либо знал.
Радость? Они же животные, а ты приписываешь им радость! Они не испытывают никаких чувств. По крайней мере, как мы. Я уверена, что они испытывают боль и, она колеблется, похоть, страсть: это инстинкт размножения. Но все, что есть, это сплошные инстинкты. Они едят и размножаются. И они зависят от своих потребностей так же, как мы от своей судьбы.
Неужели? Я знаю, что это так, но мне не хочется думать, что свободы на самом деле нет. А может, их карма позволяет им мечтать?
Она вздрагивает.
Возможно. Но я читала так много историй про то, как мужчина предлагает красивой девушке покататься, а она оказывается лисой; или о мужчинах, которые видели огромную усадьбу со светящимися окнами на болоте, а когда они туда приходили, оказывалось, что
Ты говоришь, что я одержим лисами. Но мне кажется, что ты одержима ими не меньше, если даже не больше, чем я.
А как я могу не думать о них, говорит она резко, когда я вижу, что ты ушел в свои фантазии?!
Фантазии? Ты сама только что сказала. Они едят. Они спариваются иногда под нашим домом, но все же спариваются. Они играют. Я также подозреваю, что они спят, испражняются и дерутся. Они не фантазия. Они реальны, жена, может быть, даже более реальны, чем мы с тобой.
Что ты хочешь этим сказать?
Я обвожу рукой комнату, тускло освещенную железой лампой, сделанной в форме пучка травы, согнутой ветром. Этой лампе больше
двухсот лет, ее выковал слепой кузнец фамильная драгоценность моей жены.
Мы смотрим на это вместо настоящей травы и это искусство. Лисы резвятся в настоящей траве. Им светит настоящее солнце. В их жизни нет иллюзий. Ни искусства, ни искусственного. Иногда мне кажется, что мы призраки, а они настоящие.
Они нас уничтожат. Углубившись в свои переживания, она не слышала ничего из того, что я говорил.
Они не сделали этого раньше, когда мы жили здесь, зачем им сейчас это делать?
Она встает.
Я должна вернуться в свою комнату. Я не очень хорошо себя чувствую.
Ты просто хочешь уйти, говорю я. Как будто этот разговор не важнее, чем обмен очередными ничего не значащими стишками. Ты сможешь уйти и не довести беседу до конца? Ты не хочешь увидеть, чем все может закончиться?