Что ж ты, пташка, обманула нас, выходит? не двинувшись с места, бросил Смилан. От его слов ещё не сошедший с тела озноб, вновь пронёсся по спине. Завела нас сюда, чтобы с ним намиловаться? А Ижеслава лечить и не думала?
Таскув закусила губу, подошла к нему, словно под ударами палок, и чуть в сторону отвела. Не хотелось оправдываться перед всеми. Она другим ничего не обещала только Смилану и отцу его.
Я слово свое сдержу, взглянула на воина твёрдо снизу вверх. И постараюсь вождя вашего излечить. Простите, что обманула. Что утаила то, зачем сюда собиралась. Но от того никому теперь вреда не станет.
Лицо Смилана смягчилось. Он лишь коротко и недобро посмотрел вдаль на Унху, словно тот был виноват во всём. Но нет, виновата она. Воеводов сын вдруг крепко взял Таскув за подбородок, не давая опустить голову.
Надеюсь, ты не станешь больше дурить нас, в его голосе явственно послышался оттенок угрозы. Ижеслав всем нам очень дорог. Мы не от безделья к вам в паул притащились, унижение от ваших старейшин вытерпели.
Я понимаю.
Ой ли...
Воин ещё мгновение разглядывал её, склонившись ближе. Таскув отчётливо видела все синие крапинки на радужке его светлых глаз. Внутри что-то оборвалось, когда Смилан вздохнул и отпустил её. Кожа ещё несколько мгновений хранила след его совсем не ласкового прикосновения.
Он развернулся и вновь скрылся в своей палатке, видно, досыпать. А Таскув вернулась к костру.
[1] Менкв в ханты-мансийской мифологии антропоморфный великан-людоед и оборотень. Изваяния менквов (обычно семь штук) часто ставили около святилищ, которые они якобы охраняли. Их заменяли каждые семь лет, так как считалось, что их сила постепенно падает.
Глава 5
Она только рукой на него махнула. Какая, мол, теперь разница? Тот брови свёл, оглядывая её, и то, что он увидел, знать, ему не понравилось. По её виду теперь самое худое можно подумать, это верно. Косы растрёпанные, губы припухшие, нацелованные, и глаза, небось шало поблескивают разгоревшимся желанием.
Оставь, дядька Елдан, она коснулась его плеча. Чему суждено случиться, то случится. А сейчас ничего непоправимого не произошло.
Елдан только недоверчиво покачал головой. Теперь в два раза усерднее блюсти ее станет, к Унху и на сажень не подойти. Пока, может, оно и к лучшему. После того, как они так близко друг к другу подобрались, сдерживаться станет совсем невмоготу.
Таскув присела у костра рядом с Эви, встретив и её изучающий взгляд. Они посидели молча: сестра ни о чём пока не расспрашивала, да рассказывать и не хотелось. Сокровенное это, зачем трепать лишний раз?
До самого утра они так и не уснули больше.
на Таскув настороженно и ещё более въедливо, чем раньше. Мужи долго о чём-то разговаривали, стоя у палатки, воевода то и дело прикладывался к меху с водой, слушая отпрыска. Таскув не выдержала и сама направилась к ним. День разгорается. Пора и к Ойка-Сяхыл идти.
Отомаш встретил её насмешливой ухмылкой.
Здрава будь, кудесница, громко приветствовал он, отдавая мех Смилану и утирая влагу с усов. Славно вы с Унху позабавились этой ночью, я слышал. Друг он тебе, значит Хах!
Он беззлобно покачал головой: знать, намерения, с которыми Таскув в дорогу отправилась, не так тревожили и задевали его, как сына. А тот, вишь, осерчал прям до лютости, теперь всё в холод кутает, как ни взглянет.
Здрав будь, Отомаш, кивнула Таскув. Рассвет уже разгулялся. Значит, мне нужно идти.
Воевода согнал с губ улыбку.
Что ж, пора, пожалуй, коль не передумала. А то вон Смилан винит тебя в том, что ты людей моих в провожатые себе взяла, чтобы лишь сюда добраться.
Таскув посмотрела на его сына словно в стену каменную лбом ударилась. Ох, не поверил её оправданиям, теперь нового обмана ждёт.
Не передумала.
Вот и хорошо, Отомаш хлопнул в ладони. Мне ж до ваших печалей сердечных, правду сказать, дела нет. Пусть и против рода вы пойти решили то ваша воля. Мне только важно, чтобы ты Ижеславу помогла.
Его откровенность кольнула неприятно хотя чему удивляться? У всякого племени свои устои и заветы, предками начертанные. Блюсти их или попирать, словно дорожную пыль, каждый сам решает.
Таскув собрала всё, что нужно для обращения к Мир-Сусне-Хуму, закинула за спину бубен и тучан. По приказу воеводы ей привели белого жеребёнка, который без устали прошёл с ними весь тяжёлый путь. Она погладила животину по мягкой морде, пропустила сквозь пальцы короткую, только недавно остриженную гриву. Ни разу она не приносила кровавой жертвы: боги уберегли от надобности. А теперь почти своей кожей чувствовала остриё лежащего в тучане ритуального кинжала. Её рука не должна дрогнуть.
С тобой точно не нужно никого отправить, светлая аги? показалось, с искренним участием спросил напоследок Отомаш.
Она помотала головой.
Никому нельзя туда ходить. Предупреди всех, воевода. Чтобы ни шагу в ялпынг-маа[1] никто не делал.
Тот вдруг опустил огромную тяжелую ладонь ей на плечо. Как будто понимал, что нелегко ей придётся. А Смилан всего лишь молча отдал обручье, через которое вновь на силу Ижеслава доведётся взглянуть, а ещё пополнить русло с милости Мир-Сусне-Хума.