- Драко, я же чувствую, помнишь?.. невесомо касается его волос. Робко оглаживает ладошкой растрепанные пряди. Я знаю, как тебе плохо. Что с тобой происходит что-то очень плохое. А ты молчишь. И это сводит с ума, знаешь?
Он продолжает молчать. И лишь подается слегка вперед, навстречу ее рукам. Едва заметно. Но она понимает. Чувствует, что нужна ему. Сейчас.
Собирает в ладонь шелковые пряди, поднимая его лицо и заставляя откинуть голову назад. Прокладывает дорожку поцелуев от виска вниз, к углу челюсти. Оттуда к теплой ямке за ухом. Вниз по шее, к ключицам. Расстегивает пуговицы рубашки. Запускает руки под пиджак, на плечи. Вниз, вдоль опущенных рук к черту пиджак. Возвращается к другому виску и повторяет путь, пока ее руки избавляются от его рубашки. А он только рвано, сбивчиво дышит, не открывая глаз, как послушная кукла в ее руках.
Толкает ладошками в грудь, опуская на кровать. К черту летят ее сапоги. Забирается на кровать, садится верхом на его бедра. Осыпает короткими поцелуями плечи, грудь, живот. Облизывает, посасывает, кусает. Ниже, еще ниже. Щелчок ремня. Пуговица. Молния. Одним рывком вниз брюки. Проводит языком прямо над линией белья, чувствуя неровность отпечатавшегося рубчика. Опускает руку на горячую выпуклость. Сильно, но мягко проводит от основания вверх, чуть сжимая.
Тихий стон, и его рука зарывается в её волосы, распуская их. Оживает. Подается навстречу.
Тянет за плечи вверх, к себе, прижимает, находит её губы и впивается поцелуем. Так близко, так нужно. Одно движение и он подминает её под себя, и теперь уже её кожа плавится под жаркими губами, пуговицы её одежды выскальзывают из петель, её брюки летят к чертям. Кто вообще придумал брюки?..
И сразу же её разведенные ноги и толчок. Резко, сильно, вглубь, до дна. Он не хочет ждать, не может ждать. Глухой стон из-под прикушенной губы. Не боли, нет. Она тоже ждала. И еще раз. И еще. Они теряются в этом скольжении, в этих грубых, сильных толчках, каждый из которых все глубже, хотя каждый раз кажется, что глубже уже невозможно. И развязывается тугой узел где-то внутри, плотный черный комок тьмы растворяется, и остается только комната, наполненная тихими стонами, горячим шепотом и утробным рычанием. Два горячих, мокрых от пота тела, сплетенных в одно, поперек кровати, и жажда, безумная жажда, которая просто разорвет их изнутри, если он сейчас остановится хотя бы на мгновение.
Еще один, последний рывок и он погружается в нее весь, целиком, мощная судорога выгибает его тело, синхронно отзываясь в ней. Продолжает двигаться, скорее по инерции, изливаясь в нее полностью, до последней капли, до пустоты. Сил не остается. Руки подгибаются, и он падает на нее, утыкаясь мокрым лбом ей в шею, зарываясь лицом в волосы, влажно налипшими на ее горячую кожу.
И проваливается в темноту, в спасительный сон, где больше нет кошмаров.
Гермиона лежала, придавленная к кровати тяжелым телом, ласково перебирала светлые шелковые пряди и слушала ровное дыхание Драко. Он спал. Спокойно спал. И сейчас она не чувствовала от него ничего, кроме этого покоя ни боли, ни страха, которые в последние дни не отпускали его ни на минуту.
Будить его она не станет, нет. Пусть поспит. А поговорить что ж, поговорить они еще успеют. А если этот упрямец опять станет молчать она вернётся, ей не сложно, знаете ли.
С этими мыслями Гермиона осторожно выбралась из-под парня, стараясь не потревожить. Малфой не проснулся, лишь слегка нахмурился во сне.
Она подняла плед и укрыла его, любуясь тем, как мягкая ткань обнимает плечи. Красивый, Мерлин, какой же он красивый!..
Гермиона быстро оделась и написала короткую записку. Легким движением руки зачаровала пергамент так, чтобы прочел только он. Бросила на спящего парня последний, ласкающий взгляд, и растворилась в портале.
Драко проснулся, когда за окном уже сгущались сумерки.
Он уснул?.. И ему снилось, что здесь была Гермиона. Его губы сами собой сложились в улыбку. Какой хороший сон!..
В следующий момент он понял, что лежит под пледом совершенно голый. Взгляд метнулся к разбросанной по полу одежде.
Не сон
Она действительно была здесь. А он ее прогонял. Черт. Черт
Уже выйдя из душа, он заметил листок пергамента на своём столе.
Драко! Я понимаю, что происходит что-то плохое. Если ты пока не готов рассказать, не нужно.
Просто не молчи.
Пожалуйста.
Твоя.
Твоя. Вот так просто. Его.
А он а он идиот.
Как он ей скажет? И говорить ли вообще? Неизвестно, что у этой девчонки в голове, и как она отреагирует. А если не сказать, все равно узнает. К Люциусу пойдет, не побоится. Это он давал ей Обет пальцем не трогать, а Грейнджер в ответ ничего такого не обещала. Не то чтобы он всерьёз полагал, что она станет пытать его отца Круциатусом, но у них свои игры. Малфой был уверен, что при желании Грейнджер развяжет язык кому угодно.
Но она же не требует ответов прямо сейчас. Просто переживает за него. Он чувствовал эти волны чужого беспокойства где-то на задворках сознания. Знал, что она с ума сходит от неизвестности. Но все заслонял страх. Его собственный, на грани ужаса. И отчаяние, безмерное, бескрайнее отчаяние, потому что выхода он не видел. Никакого. И даже умная голова Грейнджер вряд ли ему поможет.