Десятком минут позже Лев вместе с Корено и Ракитиным вытянулся перед Ховриным, подозрительно рассматривающим их синяки и ссадины.
Эта што вы за тряпку притащили? почти довольным тоном проворчал боцман, радуясь, что у него нет причин для наказания матросов.
Это не тряпка, Артемий Кузьмич, самодовольно хмыкнул Николай. Это трофей, почти что флаг. Мы под этим штандартом такую викторию одержали, шо просто ой!
Молодцы, коли так, усмехнулся Ховрин. Ладно, знаменосцы, валите в кубрик, отоспитесь, и по вахтам. Коль отдохнули на славу, так теперь и потрудитесь так же, шоб морская слава не хужей сухопутной была.
Утром следующего дня «Одиссей», не надеясь на изменчивый ветер, развел пары и под руководством лоцмана направился в суточный поход по Суэцкому каналу.
Все офицеры экипажа, включая Кочеткова, прощаясь с краткосрочной стоянкой, собрались на мостике.
Есть ли еще место на свете, где океанские корабли и верблюды идут каждый своим путем в десятке саженей друг от друга? подозрительно поглядывая на идущий следом за ними английский пароход, сказал вдруг Силантьев.
Вряд ли. Этот канал будто борозда, что Азию от Африки отделяет, заметил второй
что все лучшее у него впереди.
Из дневника Олега Строкина
Осень 1899 года. Борт парохода «Одиссей»
Человеку свойственно заблуждаться. Особенно когда он изначально относится к себе, любимому, крайне негативно. Вот и я, полагая себя никчемной, ничего толком не умеющей личностью, ошибался. Слегка. Нашлось применение и моим «талантам», по крайней мере, одному.
По странной прихоти судьбы востребованными оказались не коммерческие способности Лопатина и уж точно не мои «глубокие» познания в сфере просвещения. Свято уверен, что, вызубрив институтский курс литературы девятнадцатого века, знаком дай бог чтоб с третьей частью современного книжного раздолья, потому как об иных популярных нынче авторах не слышал вовсе. А вот умение петь из личной отдушины превратилось в «достояние республики», то есть команды «Одиссея».
Все началось крайне банально: кок дородный дядька со странным именем Галактион, должным образом проинструктированный старпомом, поначалу ничего более серьезного, чем мытье посуды и чистка картошки, мне не поручал. Опасался. Кого и чего не знаю, ведь как каждый нормальный холостяк, не имеющий перспективы обзавестись второй половинкой, я достаточно сносно умею готовить. По крайней мере, не хуже кока. Наш многомудрый жрец кастрюли и половника, пару лет как сменивший на этом посту японца (сочувствую я прежнему экипажу, ох, как сочувствую), даже рецепт винегрета не знал, про всякие там греческие салаты и прочие оливье даже не заикаюсь. Теперь, когда я его просветил, он все это готовит, но так то ж теперь А тогда он меня в основном как чернорабочего использовал. А что делать человеку перед громадной бадьей картошки и прочих овощей, чтоб от тоски не загнуться? Правильно петь. Я и запел. В тот день команда питалась подгоревшей кашей, потому как Галактион заслушался и про свои обязанности позабыл. Начисто. А на следующий день Егорка Летов, капитанский вестовой, получил выговор, так как, пробегая мимо камбуза во время очередной моей арии, застыл как вкопанный и торчал как пришитый, пока я не замолк, а это как бы не полчаса. В результате стармех явился к капитану с очень большим опозданием. Тем же вечером Летов на пару с Галактионом затащили меня на бак, где по ночам свободная смена на посиделки собиралась. Поначалу на меня никто внимания не обратил, ну пришел и пришел, сиди и не мешай. И тут меня закусило.
Да, я не такой сильный, как большинство матросов, да, я почти ничего не умею, и меня вполне обоснованно считают белоручкой, но все это не значит, что я совсем пустое место! Опыт выступлений перед какой-никакой аудиторией у меня есть, и я запел лермонтовский «Воздушный Корабль». Так я не старался даже на предпоследнем нашем бардовском конкурсе, когда выиграл чуть ли не единственный в своей жизни приз. Потому что я нутром чувствовал: здесь на кону стоит гораздо больше, чем право обладать хрустальной фиговиной, здесь я до душ людских пытаюсь достучаться, пусть и с корыстным умыслом. Достучался.
Гомон, перепалка и беззлобные подначки стихли уже на втором куплете, и «Очи черные» я пел уже в благожелательной тишине, а после «Не для меня придет весна» вообще отпускать не хотели. Да я и сам уже уходить не хотел, расчувствовался от внимания. До тех пор, пока на бак, в сопровождении судового балагура Фильки Потапова, не пожаловал Ховрин. Тут у меня голосок-то и перехватило. Пока господин боцман устраивался поудобней да выяснял, что происходит, я с горем пополам совладал с собой и выдал «Гори, гори моя звезда». Примерно на середине песни Потапов начал высказываться в своей язвительной манере, что барские ро́мансы расейскому матросу без надобности, но вдруг схлопотал от Ховрина в ухо и замолк. А Кузьмич обратился ко мне по имени (первый раз за все время!) и попросил продолжать. Очень вежливо попросил. Просьбу боцмана я уважил и пел, покуда сил хватило, то есть до второй склянки. А когда я поплелся в кубрик, Ховрин (опять же вежливо!) попросил, чтобы я и завтра ночью на баке спел.