–– Смотрю, не сдается наш ‘смелый варяг’, все ближе к ЗАГСу мадам-недотрогу двигает? Если надумаешь вдруг, меня пригласить не забудь, все ж подруга я тебе, не абы как! Друзья у твоего - у-у-у, класc! –– Марьяна закатила глаза и облизнулась, вспоминая вожделенных мужичков, словно кусок не доеденного торта.
Алена фыркнула, и закинула рюкзачок на плечо:
–– Пошли, озабоченная моя.
И зацокала тонкими каблучками к выходу. Марьяна с завистью посмотрела в спину подруги и заторопилась следом:
–– Ох, и стерва ты, Аленка, сколько мужика на голодном пайке держишь?
–– Тебе-то что? –– смерила та подружку холодным взглядом чуть раскосых, огромных синих глаз, выплывая в коридор.
–– Да так, я ж не осуждаю, я завидую. По-хорошему, конечно. Ты б обо мне похлопотала, я тоже в кабак хочу,…а потом в ЗАГС.
–– Посмотрим, –– пожала плечами Алена, вышагивая рядом с гордо поднятой головой. Высокая, стройная, красивая и неприступная, как Джомолунгма. На лице холодная маска надменности, чтоб лишние не приставали, во взгляде туман и безразличие. Марьянка вздохнула: «Нет, ну умеют же некоторые снежных королев из себя лепить!»
–– Красивая ты, Аленка, –– заметила она и вздохнула. –– Шазюбль опять братик презентовал? Золотой он у тебя. Эх, мне б таких родичей.
Ворковская покосилась с любопытством на нее, и бровь выгнула:
–– Тебе ли на своих жаловаться?
–– Ну, их, отсталые питекантропы! Представляешь, мать вчера опять нотации весь вечер читала, а папаня - змей, всю косметичку в унитаз смыл! Полторы штуки только тональный, а тушь еще больше! Представляешь?!
–– И правильно сделал. Краситься уже не модно, пора природной красотой блистать.. и умственной, в первую очередь. А ты размалюешь себя, как Вера Холодная перед съемками, килограмм краски на один грамм массы тела и думаешь –– красиво.
Алена толкнула входную дверь и выплыла на проспект им. незабвенного Ленина, на котором располагалось здание педагогического института.
Сокирян последовала за ней, обиженно сопя: нет, ну, кто бы уж рассуждал! Ишь вышагивает –– ножки, как произведение искусства, обзавидуешся, а талия, а грудь? Не то, что у нее две подушки впереди и две с половиной сзади. Ужас!
Нет, ну, почему, кому-то все, а кому-то ничего?
Ходишь здесь, как обезьяна среди слонов, невостребованная, комплексами обрастаешь, молодость губишь. Эх, бедная армянская девочка, чего ж твоему папе в Спитаке не сиделось?
А ведь разобраться, если –– не хуже она Алены, в умственном плане, а может и лучше даже. Хватило же у нее ума к Ворковской еще на первом курсе в подруги набиться и вот уже на третий вместе перешли.
Марьяна Алену давно приметила, как никак, в одном дворе росли, хоть и в разных домах жили, стоящих друг напротив друга, и в разные школы ходили. Алена в обычную, за углом, а Сокирян, папа, в специальную, с гуманитарным уклоном, возил. Вбивал доченьке в голову образование.
В то время подружиться с горделивой Ворковской девушке возможности не представлялось, а когда в один институт поступили и в одну группу попали, тут уж сам бог велел.
Аленка поначалу несказанно удивляла армянку своей моральной устойчивостью, а потом даже напрягать начала.
Вот спрашивается: для чего ее бог такими данными наделил, если она им не пользуется?
Сдала бы в архив свои отсталые взгляды да жила б припеваючи с каким-нибудь симпатичным дяденькой. Взять хоть Серегу! Чем не пара? Внешность приятная, не дурак, свой бизнес, и хоть сейчас любимую на Канары, под теплое солнышко на золотистый песок, так нет –– думает ее величество, в облаках летает.
Э-эх, Марьяне бы Аленкин ‘интерфейс’, уж она бы не прогадала, живо бы мужиков в штабеля уложила и выковыривала бы по одному, по мере надобности. Уж они бы у нее попрыгали.