Мы перекусили в лавке, сказал Домаш, имея в виду себя и Стерха. Сполоснусь только и пойдем. Домаш повернулся к пареньку. Стерх, сказал он, на сегодня все. Иди домой и не забудь передать отцу, что ты молодец. А завтра жду, как обычно. После чего, не дожидаясь, когда паренек покинет двор, Домаш направился к колодцу, находившему почти в центре подворья. Подержи, попросил он Дана, снимая шапку и пояс кошель с дневной выручкой и передавая все Дану. Затем Домаш закатал рукава рубахи из дорогого сукна ему теперь по статусу положено было одежду носить из дорогого материала. Как и в 21 веке, в Новгороде 15 века человека «встречали по одежке» и купцу, одетому по-босяцки, трудно было продать, по достойной цене, свой товар. Поэтому даже юный Стерх, его помощник в лавке на Торжище, имел не простые посконные портки, без всяких украшений льняную рубаху
и прохудившиеся туфли на ногах, а одет был соответственно самому Домашу и здесь Дан особо гордился собой, это он подсказал Домашу одеть Стерха наподобие себя, не в самые дешевые ткани. Зато и выручка тут же выросла правда, это сильно зависело и от товара. Но в любом случае, хорошо одетый слуга-помощник сразу добавлял лавке и ее хозяину солидности, а это, в конечном счете, позволяло быстрее и легче оборачивать товар в звонкую монету. Однако, приходя домой, Стерх, в обязательном порядке, снимал с себя рубашку из заморского сукна, вязаные новые ноговицы и красивые портки, а также узорчатый пояс и сапоги цветной кожи, и аккуратно складывал все это до утра в сундук, переодеваясь в домашнее, то, что попроще. Ведь, новую красивую одежду Домаш не подарил подростку, а, как бы, купил ему в кредит Стерх был предупрежден, что стоимость нового наряда с него будет высчитываться. Понемножку и каждую седмицу. Но так, чтобы и Стерху после расчета что-то оставалось Домаш закатал рукава дорогой рубахи и попросил Дана полить ему ковшиком из бадьи на руки. Дан зачерпнул вышеуказанным предметом народного творчества воду из бадьи, стоявшей рядом с колодцем, на приспособленной под помост и слегка обтесанной тяжелой деревянной колоде, и полил на руки Домаша.
Сполоснув руки, Домаш, еще раз попросил налить ему воды, только не на руки, а в подставленные лодочкой ладони, и с удовольствием выплеснул ее себе на грудь и на шею. Затем, быстрым шагом направился к своему дому, возле которого, на ветру и солнышке, на пеньковой веревке, протянутой от дома к специальному, вбитому в землю колу, сушились два прямоугольных, с вышитыми крестиками и ромбиками по краю, куска ткани, полотенца-рушники. Сорвав с веревки один рушник, Домаш, фыркая от удовольствия, яростно начал вытирать полотенцем шею и грудь
Пошто без шапки, опять забыл? недовольно смотря на Дана, спросил Домаш. Договор-ряд идем заключать, али А, ты Слава богу, что я хоть немного приоделся, подумал Дан будто приблуда босая, без шапки.
Да ладно тебе, Домаш, успокаивающе произнес Дан. Я же литвин, пришлый. Мне простительно.
Простительно без портков до ветру ходить, буркнул Домаш, повесив полотенце-рушник опять на веревку и наклоняясь, чтобы сорвать пучок травы и протереть им сапоги. Почистив обувь и снова выпрямившись, раскатал рукава рубашки и потребовал: Давай обратно пояс и шапку. И добавил иронично: Литвин
Опоясавшись и водрузив свою, похожую на колпак с отворотами, шапку на рыжую голову с заплетенными в косы волосами, Домаш обронил: Ну, что? Пошли?
Глава 11
Мы пришли, сказал Домаш, останавливаясь возле потемневших от времени, но еще крепких ворот на узкой улочке.
По обе стороны от ворот тянулся невысокий, однако тоже добротный забор. Видно было, что хозяин следит и за воротами, и за забором.
Это, должен быть, двор Якима, произнес Домаш. Пятый от начала улицы. А, двор Перхурия, видимо, тот, Домаш слегка повернулся и указал подбородком дальше по улице, с новыми жердинами в заборе. Однако, я договорился, что и Яким и Перхурий будут ждать нас здесь, на дворе Якима.
Ну, вздохнул Дан, и замер на минуту прислушиваясь не бегает ли во дворе собака Если не считать Домаша, мало кто из хозяев в Новгороде не имел пса. Правда, все «четвероногие сторожа», которых Дан видел, казались ему, мягко выражаясь, какими-то некрупными. За исключением пса у Марфы Борецкой. Огромный, лохмато темно-рыжий, похожий на кавказскую овчарку из далекого будущего, он всегда глухо ворчал при виде Дана и, слава богу, что его в это время держал за ошейник белобрысый Окинфий, слуга
боярыни Дан перекрестился, чем высказал удивленный взгляд Домаша до сих пор Дан в особом религиозном рвении замечен не был, и произнес: С богом! Затем толкнул калитку в воротах усадьбы Якима.
Небольшой двор, дом-сруб, двухэтажный, прочный, побольше, чем жилище Домаша, изукрашенный по фасаду домовой резьбой, с деревянной головой лошади на коньке крыши; пристроенные к забору, являющиеся, как бы, частью забора сарай и хлев, за ними дальше отхожее место; маленькая будка для собаки, наполовину прикрытая каким-то, сколоченным из досок, щитом оттуда доносилось угрюмо-недовольное ворчание; двухъярусная печка для обжига под легко превращаемым в закрытое помещение навесом как и у Домаша, между домом и сараем. В сарае слышно, как вертится гончарный круг. По двору, вперемешку с прыгающими то тут, то там воробьями, бродит с десяток мелких кур и несколько довольно жирных гусей, в хлеву слышно хрюканье свиньи единственный двор в Новгороде, где Дан не видел никакой живности, если не считать за таковую иногда проскакивающих мышей это был двор Домаша. Да, и то потому, видимо, что некому было ухаживать за этой самой живностью. Хозяйки у Домаша не было, работники занимались своим трудом, а у самого Домаша руки не доходили