Что это? спросила она нокера.
Но Веласкес не ответил. С закрытыми глазами, погруженный в себя, он шёл какими-то невидимыми остальным, но очень трудными для него путями. На висках у нокера выступили капли пота.
Это вы, улыбнулся доктор Кандель. То, чем дышите. Вы, оказывается, очень музыкальная личность, Ёшка.
Элиас негромко, но выразительно вздохнул, и с экрана повеяло степью. Это было даже не изображение бесконечно уходящей за горизонт плоской равнины, а ощущение горько-сладкого запаха цветущей полыни, жжённого мятного рассвета, тёплой и мягкой шкурки мышки-полёвки Всё вместе: чувства, эмоции, музыка, краски, всё сразу. И пронзительно уходящая в бесконечность детская, так и не разгаданная тайна. Женщина задержала дыхание, потому что это, действительно, была она, Ёшка, вся как на ладони, из глубин своего сознания, вне времени и пространства.
Сквозь запреты проступала первородная боль. Та самая, тайная, тщательно спрятанная, но уже вросшая корнями в сознание, ставшая привычной. На тончайшей паутинке замерло крошечное создание курьер Вселенной. Нокер скорчился. В Ёшку зигзагом молнии ударил густой запах белых роскошных белокрыльников-калл, и это была смерть отца. Не сам факт, а постыдная потерянность от того, что никто больше так не будет любить Ёшку в этой жизни. Желание любви, затмившее смерть самого близкого человека. И это тоже была она. Разве Ёшка могла в этом когда-нибудь сама себе признаться?
Достаточно!
Она испугалась, так как Элиас, чуть отдышавшись, собирался идти дальше. Быстро сложила крест-накрест ладони: достаточно. Кандель мягко тронул Веласкеса за плечо. Шумно дыша, нокер обрывал связь. Через три минуты он открыл глаза и осторожно снял нейрообруч. На белках глаз кровавыми трещинами шли лопнувшие сосуды.
Это так сложно? поразилась Ёшка. Я даже не сопротивлялась
Нокер вздохнул:
Защитные механизмы, заложенные природой. На самом деле мы блуждаем только на поверхности. На сигналах мозга стоит мощный код и взламывать его можно до определённого предела. Никакая машина при любой, даже самой глубокой степени проникновения, не может расшифровать должным образом шифры человеческого разума. За одним знаком закреплено множество действительных и возможных (прошедших, настоящих и будущих) явлений, подобных или однородных между собой. Скажем так, природа всегда идёт впереди всех человеческих уловок. Вечно закрытое в детской комнате человечество. Со своими внешне блестящими игрушками
Значит
Принцип работы Зеркала основывается на базовом механизме человеческой психики: преобразованию информации в эмоции. Только в обратном порядке. С помощью интерфейса мы можем перевести доминирующие признаки личности в понятные символы, но только в общих чертах. Глубины нам пока недоступны. А, может, не пока, а вообще
В разговор вмешался доктор Кандель:
Я, честно говоря, начинаю думать, что считать разум вершиной эволюции, с нашей стороны большое заблуждение. Ведь если сравнивать сознание и подсознание, то последнее обрабатывает информацию быстрее, а сознательные действия только тормозят процесс. Для чего нужно самосознание? Ведь все, что нам говорит мозг, по определению ложь, значит, и самих себя мы никогда адекватно воспринять не сможем. Но ведь на что-то оно годится?
Ёшка сняла с головы тонкий обруч.
Мне оно, по крайней мере, пригодится в ближайшие полчаса.
Заметив, что Веласкес и Кандель смотрят на неё как-то странно, улыбнулась:
Для связи с моей лабораторией
Она вспомнила, как Рене как-то жаловалась, что вне КЭПа мало кто понимает их коронные шутки.
Глава шестая. Космическое чаепитие
В наших скафандрах не предусмотрено достаточного количества вещества для функционирования кислорододышащих существ, которыми мы и являемся, сказал льсянин, и замолчал, задышал сонно.
А что ж так-то? уже самому себе задал вопрос Ким, перекинув вырубившегося республиканца через плечо и шагнув в гофрированный приёмник. Рене последовала за ними, отдавая должное Полянскому, который во имя общего дела преодолел паническую брезгливость перед похожим на крысу инопланетником.
Наверное, этот зал казался маленьким обитателям Лься просто громадным: в звездолёте не было отдельных бытовых отсеков, и, судя по оборудованию, абсолютно вся жизнь проистекала в одном помещении, которое не имело ни единой перегородки или
внутренней стены.
Внутри пустого «яйца» члены экипажа следили за полётом, ели, спали и занимались какими-то своими, льсянскими, неведомыми Рене и Киму делами. Не было ни спальных капсул, ни отдельных кают, ни даже индивидуальных ночных мешков, а также кресел, диванов, стульев или просто возвышенностей, на которых можно было бы сидеть. Только большой лист из непонятного землянам материала торчал посередине пустого зала (стены заворачивались снизу и сверху овалом, как и положено скорлупе яйца), и блекло светил чертежом чужого звёздного неба.
Это сколько суток нам придётся в этой пустой скорлупе болтаться? пробормотал Ким, с тоской оглядывая гладкие выпуклые стены. Он пытался найти удобное место, чтобы определить впавшего в кому Кена, но, решив, что тут всё одинаковое, свалил его себе под ноги. Прямо там, где и стоял.