Муж дрался вилами, десятерых уложил, да и его в капусту порубили джунгары, а меня потащили к их главному. Потому что сперва ему все почести, а потом уж остальным бабы достаются. Да заперли меня в сарае с другими женщинами.
Плакали мы да толку-то, а мне тошно вначале было, вспоминалось, как муж отчаянно дрался, защищая меня, и отрубленные части его тела, запах крови, ощущение чего-то липкого на руках, я ведь даже после его смерти гладила его влажные волосы, не в силах до конца поверить, что никогда больше не улыбнётся мне, не обнимет. И я не смогу к нему притронуться. Обхватила я себя руками, сжалась в комочек и рыдала, лёжа на соломе, перепачканная. Лишь благодарна Богам была, что детей своих не было - что не видят они ужас тот. По мужу только тосковала уже. Меня даже утешать кто-то пытался, что-то говорили, да не слышала я.
А потом неожиданно визг прорезал слух мой - крики женщин то послышались. Обрушились и другие звуки и запахи. Сердце холодело от думки, что ж там с ними делали, уж лучше смерть... Я дышала глубоко через рот, чтобы не вырвать на тех женщин, что меня утешали да обнимали.
А потом тишина жуткая, от которой стынет кровь. Мы с оставшимися бабами затаилися в сарае, даже всхлипнуть - страх берёт. Не хочется ещё злей участи.
Оказалось - то войско нашенское прибыло, вот они и разобралися с мерзавцами. А бабы кричали от вида крови, когда на них она попадала. Да только легче не стало от сего, ведь погибших не вернуть уже. Где ж войско было, почему не защищало деревню нашу? Ведь нести дозор должны поблизости.
Тоска стиснула сердце, стоило вспомнить как я рыдала три дня на том месте, где была крода* общая. Уж огонь догорел давно и прах по ветру пустили, только час от часу не легче.
Как мне жить теперь, для чего? Просила я ребят-военных, отнять и жизнь мою, вслед за мужем уйти хочу*, ведь зачем мне жить? Ничего же не осталося. В сердце холод поселился. Не пустили мужики-ордынцы, не смилостивились. У, жестокие, и ни чуточки сострадания! А ведь порою се считалося милосердием, коли жили муж с женою душа в душу и жить друг без друга не могли.
А потом перепись провели всех: кто погиб смертью храброю, кто пал жертвою в беспощадной резне, и детей учли малых. Раньше считали дворами да здоровыми мужиками семьи. С них и оброк брали. А тут всех погибших записали.
Не рыдал уже никто - слёзы кончились. А мне уже было всё равно. То не жизнь уже, а лишь жалкое существование. Ничего не радует, ни солнечный день, ни пение первых птиц.
А что девок да женщин всех оставлять в полусгоревшем селе без мужиков и охраны, то забрали нас на телегах - развозить по домам. Девчат нетронутых замуж сразу отдали за первых встречных свободных парней в ближайшем селении, без свадебки - у военных то не принято. Дали клятвы - то достаточно.
А среди замужних меня первую из подводы высадили. Ко двору одному привели ухоженному. Там дитятки гралися. Кликнули их отца. Тот не заставил себя ждать.
- Здравы будьте!
- Здравия! А Вы часом не Сосновы будете?
- Точно, чем понадобились?
- Баба тут из ваших будет.
- Сия, что ли?
- Точно, она! - военный указал на меня. - Заберёте?
Подняла я очи на хозяина. Здоровый, словно медведь. На меня как на товар глянул тот мужик, а коли очи встретились, ноги подкосилися, меня с трудом другие бабы удержали.
- Так не наша будет.
- Как не ваша? Так Соснова ведь!
- Где ж вы взяли-то её?
- Так в Микулицах. Там набег был, всех прирезали. Бабы и осталися на потеху, остальных всех того...
- Из Микулиц говорите? - а потом ко мне обратился тот бородатый мужик с очами моего покойного нынче мужа: - А ты часом не Борова жёнка?
Я кивнула и слёзы полились из глаз, как вспомнила, что нет больше его в живых. Отпустить мне его надобно, да сердцу не прикажешь.
- Заберём, куда деваться-то. Чай теперь своя.
- Жёнкой? - и кивок в ответ.
А дальнейшее как в тумане том, потемнело в очах, и упала я, так и не в силах возразить чего. Да и не в праве я была.
Глава 1
- Боров, ты что ли? - на пороге стоял мужик, чем-то схожий на мужа, прислонившись к дверному косяку.
- Я, ты спи, поправляйся!
- Нет, не уходи, прошу, не оставляй меня!
- Спи, Цветочек, спи.
В груди словно тиски сердце стиснули. Я давай слёзы лить, умудрилась даже найти в себе силы, с лежанки слезть, на колени встала, умоляю его.
- Я побуду ещё немного. Ты ложись давай.
И подходит, поднимает с пола меня на руки да относит на лежанку. А я вцепилася в рубаху, не пускаю его никуда.
Он прилёг со мною рядом, по голове гладит.
А меня страх берёт, авось очнуся, а не будет его со мною рядышком. Обнял меня.
- Боров, не оставляй меня, прошу. Я уйду с тобою, только будь со мною.
- Спи, Цветочек, спи, набирайся сил.
И я вновь в пустоту проваливаюсь.
Из тьмы голоса доносятся:
- Как она? - голос женский обеспокоенный.
- Плохо, не держит её ничего. Прости, милая, не могу смотреть на неё, сердце кровью обливается, - столько нежности в мужском слове.