Безумный, возразила госпожа Деварен, вы поразите не только виновного, но и невиновных. Когда я и моя дочь будем в отчаянии, разве вы будете чувствовать себя менее несчастным? Ах, Кейроль, берегитесь потерять в своем достоинстве то, что приобретете мщением. Чем менее уважают нас другие, тем более нужно уважать самих себя. Презрение и молчание возвышают приносимую жертву, тогда как ожесточение и ненависть заставляют человека стать на одном уровне с тем, кто оскорбляет его.
Пусть меня судят, как хотят, мне нет дела до себя! У меня душа вульгарная, ум низкий, все, что хотите.
Но мысль, что женщина эта принадлежит другому, делает меня сумасшедшим! Я Должен бы ненавидеть эту негодяйку, но, несмотря на все, я не могу жить без нее. Она мне нужна. Если она захочет вернуться ко мне, я прощу ее. Это неблагородно, я чувствую это хорошо, но чувство гораздо сильнее меня! Я обожаю ее!
Видя такую слепую, безумную любовь, госпожа Деварен содрогнулась. Она думала о Мишелине, которая так же любила Сержа, как Кейроль Жанну.
«Что, если она захочет ехать с ним?», говорила она себе. В одну минуту она увидела свой дом покинутым, Мишелину и Сержа за границей, а себя совершенно одинокой посреди разрушенного счастья, умирающей от печали и горя. Она захотела сделать последнее усилие, чтобы разжалобить Кейроля.
Послушайте, сказала она, неужели я обращаюсь понапрасну к вам? Неужели вы не вспомните, что я была для вас самым верным и признательным другом? Ведь я первая положила основание вашему богатству. От меня вы получили первые деньги. Вы честный человек и не забудете прошлого. Вы оскорблены, имеете право мстить, но подумайте, что вы поразите двух женщин, которые ничего не сделали вам, кроме добра. Будьте же великодушны, справедливы! Пощадите нас!
Кейроль оставался нечувствительным к этим словам: злое выражение его лица нисколько не смягчалось.
Видите, как низко я упал, сказал он, что не могу уступить вашим просьбам. Дружба, благодарность, великодушие словом, все мои хорошие чувства поглощены этой отвратительной любовью. Ничего не осталось во мне, кроме любви к этой женщине. Для нее я забываю все, я унижаюсь, покрываю себя позором. И, что всего ужаснее, я во всем отдаю отчет себе, но не могу сделать иначе.
Несчастный! прошептала госпожа Деварен.
Да, глубоко несчастный! зарыдал Кейроль, опускаясь в кресло.
Госпожа Деварен подошла к нему и, тихо положив руку ему на плечо, сказала:
Кейроль, вы плачете? Так простите!
Банкир резким движением поднялся с места и, опустив голову, сказал:
Нет, мое решение бесповоротно. Я хочу поставить между Жанной и Сержем целый мир. Если сегодня вечером он не уедет моя жалоба предъявлена в суд.
Госпожа Деварен не настаивала более. Она чувствовала, что сердце его было закрыто для всех.
Что же делать, сказала она, благодарю вас за то, что вспомнили обо мне и пришли предупредить, вы могли бы и этого не сделать. Прощайте, Кейроль! Пусть будет судьей ваша совесть между мной и вами.
Банкир поклонился, прошептав:
Прощайте!
И тяжелыми, почти нетвердыми шагами он удалился.
На небе не было ни облачка, и солнце весело взошло и осветило деревья сада. Природа имела праздничный вид: цветы наполняли благоуханием воздух, а в голубом небе летали ласточки с громким криком. Этот контраст между ликованием природы и страшным горем госпожи Деварен раздражал ее, и она с шумом закрыла окно. Ей хотелось видеть весь мир в трауре. Удрученная горем, она долго оставалась на месте, погруженная в тяжелые думы.
Итак, все кончено, все пошатнулось в одну минуту: это громадное богатство и тот большой почет, каким пользовался «Дом Деварен».
Даже се дочь могла навеки покинуть ее, следуя безропотно за своим бесчестным мужем, которого она обожала, несмотря на все его пороки, и вместе с ним влачить за границей жалкое существование.
Этому нежному, хрупкому созданию необходимо материальное благосостояние, а особенно нравственное спокойствие. Ее муж должен был роковым образом падать все ниже и ниже и увлекать за собой дорогое создание! И госпожа Деварен видела уже свою дочь, свое дитя, взращенное в пуху и шелку, умирающей от нищеты на жалкой кровати. Получив известие об этом, она спешит к ней, но муж, чувствуя злобу к ней до последней минуты, не пускает ее войти в комнату, где лежит Мишелина при последнем издыхании. Ею овладело страшное бешенство, ее материнская кровь возмутилась, и среди тишины гостиной раздались слова:
Этого не будет!
В эту минуту дверь отворилась. Госпожа Деварен опомнилась и встала с места. Вошел Марешаль, очень смущенный и сильно встревоженный. Когда приехал Кейроль, он отправился в дом «Общества Всемирного Кредита».
Каково же было его удивление, когда он увидел, что контора закрыта. Он справился у швейцара, одного из тех великолепных лиц, одетых в синее суконное платье, который внушал такое почтение акционерам. Этот человек с негодованием объявил ему, что вчерашний день, вследствие жалобы одного из членов правления, в контору приходила полиция, забрала все книги, чтобы представить их в суд, и наложила везде печати. Сильно испуганный Марешаль поспешил вернуться, чтобы предупредить