– Большой будешь жулик».
А вот пример другой просеки к роману «Коммерсанты», еще одного личного опыта в области коммерции, но он относится уже к более зрелому возрасту… Дошел до Ленинграда слух о том, что последний писк моды – механическая бритва «Спутник» – пользуется огромным уважением на далеком юге среди тамошнего мужского населения. Бедолаги ходят со щетиной на щеках, ленятся бриться. И эта диковинка начала шестидесятых годов была бы им весьма кстати.
А надо сказать, что по какому-то стечению обстоятельств в нашем пулковском магазинчике скопилось множество этих самых «Спутников». Астрономы – ученая элита, белая кость – предпочитали пока бриться по старинке: помазком и лезвием. Ну и ладно. Я поднапрягся, залез в долги и, собрав нужную сумму, скупил все бритвы. Остальное зависело от сноровки: хочешь в отпуск поехать на юг с семьей, как подобает заботливому мужу и отцу?! Вот тебе шанс! Мужское население жаркого города Сухуми с любопытством разглядывало диковинку, не веря, что можно обойтись без электричества, требовало доказательств. Я вдохновенно водил жужжащую машинку по колючим синим щекам председателей колхоза и рядовых чаеводов солнечной Абхазии, возвращая им гладкость и природный розовый оттенок… Бритвы я распродал за неделю, получив более двухсот процентов навара.
Как я уже рассказывал, геофизический прибор, которым мы занимались, назывался градиентометр. В основу его заложено свойство полезных ископаемых создавать разное поле тяжести в зависимости от плотности породы. Эту самую разницу и улавливал градиентометр конструкции Сергея Алексеевича Поддубного. Удивительный человек был Сергей Алексеевич. Невысокий, плотный крепыш, он являл собой сгусток энергии. Он и умер на ходу, на улице, отказало сердце.
На склоне Пулковского холма, над обрывом, Поддубный соорудил пикет – деревянную будку на бетонной плите, где я обычно юстировал собранный механиками градиентометр. Занятие нудное, единственное достоинство которого заключалось в свежем воздухе и уединении. Хотя уже складывался «литературный круг»; там, на гребне Пулковского холма, на опушке города, я себя чувствовал каким-то общегородским вертухаем. И вдруг возникла мысль написать роман. О том, что меня окружает – на работе, дома. Идея робкая, пугливая. Особенно ее распалял каждый свежий номер журнала «Юность» – прибежища счастливчиков, сумевших, как говорила моя мама, ухватить Бога за пейсы…
Искушение литературой я испытал еще в школьные годы. Подбил приятель, Алеша Айсберг. Большеголовый, круглолицый, с узкими покатыми плечами, он был похож на котенка в очках, стекла которых прятали печальные глаза, наследие матери-армянки. Может, он предвидел свою недолгую жизнь? Мы познакомились в Доме пионеров, куда оба ходили в драмкружок. Алеша слыл выдумщиком и фантазером. Наша повесть называлась «Янтарная рыбка». Что-то о шпионах, заброшенных в Баку, на нефтяные промыслы. Совершенно жуткая история с погонями, стрельбой, трупами, бегством в Бразилию… Первым рецензентом был мой отец, Петр Александрович. Мы с Алешей полагались на его литературный вкус – отец до войны заведовал литературной частью Бакинского театра русской драмы.
Отец читал повесть, заслонясь ладонью от бьющего в глаза яркого светильника. Таким я запомнил отца на всю жизнь. Еще я помнил его с тощим вещевым мешком на плече, в потрепанной шинели. Он стоял внизу в начале дворовой лестницы. И мы с сестрой не без досады смотрели на малознакомого мужчину, возникшего в такое неподходящее время, – мы собирались на день рождения родственницы на улицу Карганова, опаздывали – и тут на тебе, явился. Его большие глаза, казалось, плавали где-то в толще воды.