Видимо, и впрямь было написано у Ковалева на роду расходовать свои силы до конца, до последней капли ради общего дела.
На спуске к Донцу, в редковатых тальниках, близ какого-то хутора, выскочили вдруг с обеих сторон казаки, человек пять, схватили коня под уздцы, повисли с обеих сторон: «Стой! Кто такие, бросай оружие!» Все в хороших полушубках, в папахах, злые и голодные как черти. При луне хорошо видны были и погоны на плечах.
Ковалев ехал рядом с ординарцем в задумчивости, почти дремал в каком-то бессильном негодовании после балашовского совещания, но тут сразу встряхнулся, понял, что надо немедля выходить из смертельно опасной позиции.
А ну, тихо! сказал он своим басовитым, угрожающе-мрачным голосом, задавив внутренний разлад в мыслях и чувствах. Тихо! Кто у вас старший заставы?
А ты кто? столь же громко и дерзко выкрикнул один из казаков, Лазутчик мироновский, гад? А другой кто?
Не орать! Я комиссар 23-й мироновской дивизии Ковалев! Прибыл для переговоров с вашим командованием! И, оценив возникшую молчаливую паузу, добавил: Вот и ведите меня с ординарцем к вашему штабу, без всяких! Кто у вас тут командует?
Все произошло в какие-то мгновения. Выручила и на этот раз сметка, иначе Ковалеву не миновать бы скорой и жестокой расправы. Казаки знали, конечно, о военном своем положении: эта часть просто оказалась в тылах красных, на отшибе от главной дороги, сама была по существу в окружении и искала какого-то выхода. Тут и комиссар-парламентер для них был не в удивление!
Неужель сам Ковалев? бухнул кто-то с хрипотцой в севшем голосе. Вот уж кого не думали нынче повстречать на дороге! И прямиком к нам, в гости?
Я прошу провести нас к штабу, сохраняя видимое спокойствие, сказал Ковалев.
Зачем вам к штабу, там вас, гляди, и кокнут сгоряча, вдруг засомневался урядник в лохматой папахе. Може, сначала в нашей сотне потолкуем? У нас много теперя вопросов есть, у рядовых. Раз уж вы к самому Донцу вышли.
Нет, ведите в штаб, не согласился Ковалев. У меня такая задача склонить всю вашу часть к добровольной сдаче в плен. Вы окружены.
И казаки поверили, отвели Ковалева с ординарцем в штаб. Оказалось, здесь, в заснеженном займище, таилась целая двухполковая бригада белых.
Всю ночь в штабной горнице, где собралось десятка полтора офицеров (в том числе один войсковой старшина и два есаула), Ковалев вел официальные переговоры о добровольной их сдаче в плен. Дело было по сути выигрышное, потому что к Миронову за последние два месяца перешло без малого двадцать полков. Да и сильно затянулась уже эта кровавая, братоубийственная война на Дону. Чувствовалось, что большинство офицеров склонялись к сдаче. Из сеней то и дело просовывали головы урядники и рядовые казаки из охраны, с любопытством прислушивались. Скрипел снег, таял у порога. Ковалев напрягал последние свои силы, говорил с убеждением, старался, что называется, пронять этих обовшивевших, уставших от зимних неудач на фронте вояк, убедить. Многие старшие офицеры были недовольны Красновым и Богаевским, но не доверяли и Советам, и тут была главная задача пород Ковалевым: разрушить кору недоверия и предвзятости, вселить в души надежду.
У него был дар убеждения, не раз уже побеждал он в горячих диспутах не только сомневающихся, но и откровенно не верящих. Иной раз подавлял даже врагов. Но в эту ночь, к сожалению, счастье изменило ему. Долго молчавший пожилой есаул, угрюмо смотревший из угла, оглядел сочувственно слушавших офицеров и вдруг протянул к Ковалеву большую загорелую руку с давно не чищенными, грязными ногтями:
Постой, комиссар, воду лить на наши головы, они ишо не такие пьяные, как тебе кажется! Положение наше не из веселых, отступаем, и от этого многие согласны выкинуть белый флаг и ехать за вами, хоть к Миронову, хоть на тот свет все едино. Поражение, оно поражение и есть. Но... Надо же в суть дела, в корень глянуть,
прежде чем во вражьи руки сдаваться...
У нас половина дивизии нынче из бывших пленных и добровольно сдавшихся казаков, сказал Ковалев. Мы их за врагов не считаем.
Это так. К Миронову и его штабу доверие у нас может быть: слухом земля полнится, что там нас не расстреливают, спокойно принял его слова есаул. Но вопрос другой. Сами-то вы знаете, комиссар, за кого воюете, хто у вас ныне правит? А? Особо после ранения Ленина?
Идея на Москве правильная, она и не даст народ в обиду, сказал Ковалев, чувствуя, как этот есаул забирает в свои руки уже завоеванную им инициативу. Правит на Москве революция и наша партия, тут сомнения нет, земляки.
Есть сомнение, печально свесил давно не стриженную голову есаул. Есть большая тревога за всю Россию, и даже за вас с Мироновым, комиссар... Подумайте сами лучше, как ваши дела ныне обстоят, а уж мы, видно, пробиваться к линии фронта сами будем, силой. Не погибнем, то и выйдем из кольца. Дело военное. Переглянулся с войсковым старшиной и еще добавил: А с вами поступим, как положено: отпустим с миром. Токо пешки, чтоб вы какого вреда нам не сумели сделать. Пока дойдете до своего края, мы тут сменим позицию. Такое вот будет наше решение, комиссар...