Минутой раньше Вадим из своего лесочка увидел, что час настал. Хотел крикнуть, как было заготовлено уже давно:
С нами Сварог! Вперед!
Мальчишеский голос предательски сел. Вадим не мог выдавить не слова. И просто выдернул из ножен ослепительно светлый клинок, очертил над собой круг . И погнал коня.
Сияющая стальная лава вылетела из леска, все ускоряя бешеный намет. За спиной Вадима лебединым крылом трепетал белый плащ. И вид этой свежей грозной рати, слепящего блеска голой брони оказался невыносим. Еще до того, как крылатый всадник врезался во вражеские ряды, ростовчане дрогнули. И через несколько минут побежали.
Потом версту за верстой гнали и рубили бегущих, потом, поостыв от горячки боя, начали брать полон, потом, сообразив, что находятся уже на чужой земле, неспешно начали подтягиваться назад, чтобы стать на костях . Словом. Битва при Медвежьем была выиграна. А с ней и вся война.
Дана, тяжело опустившись на колени, обтерла влажной тряпицей лицо раненого. Тот трудом прошептал: «Спасибо». Дышал он тяжело, со свистом. Видно, было задето легкое.
Не без труда поднявшись, женщина спиной столкнулась с Миланой, едва не упав заново. Та заорала:
А ну убирайся отсюда со своим брюхом!
Иди в баню, буркнул князь, морщась от боли.
Эх, княже, как давно я об этом мечтаю!
Не скоро оправятся три земли после этой битвы. А люди? Что сказать матери вот этого, например, ратника? «Какое чудо, если муж убиен на рати?»
Плыли где-то вдали огни, опускаясь к земле и рывками поднимаясь вновь, словно летела над скорбным полем Желя , роняя искры из пламенного рога.
Снова знакомое лицо. Шатун. Седой дружинник Ярослав. А там Вышата, с такой гордостью окликнувший князя: «Изяславич!».
Эрика и Хаука Некрас нашел неподалеку. Безумный викинг лежал в грязном снегу, как тогда, на теремном дворе, но на этот раз ему уже не суждено было подняться. Отрубленная рука валялась рядом, все еще сжимая меч. Тело казалось одной сплошной раной. Только лицо было безмятежным и прекрасным.
Некрас стоял, не решаясь окликнуть Хаука; тот обернулся сам, и Некрас не поверил своим глазам: слезы текли по его лицу, вымывая светлые дорожки среди пыли, крови и пота.
Я ведь любил этого дурня, вдруг проговорил старый викинг. Не спорь. Мой брат был дурнем. Но в нем была такая удача такая немыслимая удача, что притягивала любого. Оттого и старый ублюдок Сигурд отослал его из дружины, не решаясь соперничать. А я его любил Нас ведь совсем немного. Нас, настоящих. Таких, для которых в целом мире не существует ничего, кроме друга и свободы. И все мы, как Эрик, уйдем в чертог Одина с кровавого поля, уйдем, не продолжив рода и ничего не оставляя за собой, кроме стихающего звона мечей. Чтобы оставшиеся спокойно могли пасти свиней и ловить селедку. Потому что можно сколько угодно презирать их, но именно на них стоит мир. А мы мы дарим миру песни.
Ничего. Рука не ж , вторая есть.
Что ж так грустно поешь, сестрица, прошептал один из мужчин, силясь улыбнуться разбитыми в кровь губами. Мы же победили.
И Дана тряхнула головой, пуская в пляс звонкие серебряные колечки.
Пел уже каждый, кто мог произнести хоть слово:
Затем была шумная тризна, с хмельным медом и пивом, с жареным мясом, с боевыми плясками, с былинами и веселыми песнями. Оплакивали павших вчера; теперь надо петь и плясать, чтобы душам воинов легка была дорога в светлый Ирий, чтобы не тяготила их скорбь близких. И еще потому, что Смерть боится смеха
От одного наспех сооруженного стола к другому ползла исполинская золоченая братина один из недавних трофеев.
Слава князю Гостомыслу!
Гостомысла новгородское войско выкликнуло князем еще вчера, и малолетним сыновьям покойного Остромира, видимо, предстояло с этим смириться.
Слава князю Ростиславу! не отстали белозерцы.
Слава князю Ростиславу и княгине Богдане! заорал во всю глотку Некрас, и все, что белозерцы, что новгородцы, дружно подхватили:
Слава княгине!
Что еще за княгиня, чего городишь? шепотом возмутился Ростислав, толкая локтем стремянного. Тот зашептал в ответ:
Целуй невесту и молчи! Народ тебя не поймет.