Кто владеет знанием, тот владеет миром чадо.
В этот круг ввели Микулу и Путиху. А вот дальше не было никаких торжественных речей, подобающих случаю. «Невезучая знахарка» выглядела жалко. Она закуталась в тулуп, и два пуховых платка, и валяные сапоги, а все равно зябла, поминутно кашляла, хлюпала носом, и пыталась утереть его большим вышитым рушником; впрочем, без особого успеха.
Что это с ней? в недоумении спросил кто-то из древлян.
А сами не догадываетесь? вопросом на вопрос ответил великий жрец.
Да никак простыла?
А чего и удивляться, нагишом по стуже-то поди походи, согласился другой.
Владимир вкрадчиво осведомился:
А вы хоть раз видели простуженную ведьму?
Никто не ответил, но выражение лиц всех присутствующих явно подразумевало «нет». Великий жрец спросил женщину, признает ли она свою вину. Отшвырнув свое полотенце, она вскинула руки:
Здесь, пред ликом Даждьбога животворящего, клянусь именем Его, что никогда не творила ворожбы, чтобы сгубить Микулину скотину!
Древляне невольно шарахнулись в сторону, в ужасе ожидая, что сейчас бог испепелит клятвопреступницу. Ничего не случилось. Мужики молча переглядывались, ничего не понимая. В Храме Даждьбога и именем его нельзя дать ложную клятву. Это одинаково знали и обвиняемая, и пострадавший, и судья. Просто нельзя. Но ведь это означало
Микула, эта женщина оправдалась перед тобой? бесстрастно вопросил великий жрец.
Д-да, батюшка, неуверенно пробормотал Микула. Но отчего же скотина-то околела?
А вот это мы определим на месте. Коня мне. Едем.
Старец решительно направился к выходу.
Растерянные древляне поплелись за ним. Путиха огляделась вокруг, шмыгнула носом и начала заваливаться в обморок.
Чем кормили?
Так овсом да сеном, чем же еще?
Ясно. Отживеет. Давать только овес и как можно больше воды.
По пустому хлеву гулял сквозняк, безрадостно гоняя по полу клочки соломы. В яслях еще лежали остатки недоеденного сена. Владимир сосредоточенно ворошил его и наконец выловил травинку, которую, судя по всему, и искал.
Вот так, удовлетворенно заключил он. Кто знает свойства этого растения? Десяти-двенадцати таких вот травинок достаточно, чтобы умертвить овцу. Кстати, кто косил сено? Полагаю, что ты, я прав? Владимир указал на щуплого паренька. Родовичи зашумели. Мальчонка побледнел, испуганно хлопая глазами; глаза у него были красные, опухшие и слезящиеся.
Прав я. А ты, Окунь, совесть имеешь? До чего довел сына! Он же ослепнуть может! А родитель и не чешется, и в мыслях не имеет, что сына лечить надо. Парень-то почти ничего не видит, вот пошлешь его за рыбой, он тебе сослепу лягушек наловит. А что, в полуденных странах, говорят, и лягушек едят да нахваливают.
Последние слова потонули в дружном смехе. Улыбался даже Окунев сын, с облегчением понявший, что за невольную вину убивать его не будут.
А что, батюшка, спросила Окуниха даже как будто робко, неужели такое вылечить можно? Ведьма то есть знахарка, бралась было лечить, ничего не смогла, только хуже стало. А ведь платы требовала, как за сделанное! Шутка ли, целого барана! А я ей, бесстыжей, и говорю
Сделаем так. Где-то через седьмицу ты, Микулич, приходи ко мне в Храм. Попробую тебе помочь.
А чего же попробуешь-то? распалилась Окуниха. Вот ведьма говорила наверняка помогу!
Это ведьмы говорят «наверняка», холодно отмолвил великий жрец. Я говорю «попробую».
Обо всем этом позже рассказал Любаве великий жрец Владимир, присовокупив, что на его памяти древляне отказались поднести шапку одному весьма неглупому княжичу на том основании, что глаза у него были голубыми. И правильно сделали, прибавил он, поскольку тот княжич от обиды устроил небольшую усобицу; страшно подумать, что бы он учудил, дорвавшись до власти. И об одном только впоследствии Любаве рассказали другие что молодой князь Нискиня приходится Владимиру внучатым племянником.
Князя, кстати сказать, Любава умаслила без особого труда. Он был действительно молод и горяч молод настолько, что светлый пушок только пробивался на его щеках, настолько, что еще не успел заслужить никакого прозвища, настолько, что никогда еще не доводилось ему видеть таких красивых женщин. Ну и при таком раскладе красочный рассказ белозерской княгини произвел на него впечатление совсем не то, которого опасался его двоюродный дед.
В итоге «нота протеста», направленная в Киев, была выдержана в тоне достаточно сдержанном. Это позволило Полянину, не теряя достоинства, принести свои извинения по поводу «прискорбного недоразумения». Древлянин, в свою очередь, извинения охотно принял, после чего стороны обменялись заверениями во взаимной любви и готовности к сотрудничеству. На том дело и кончилось. И еще. Полянские дружинники получили похвалу, а десятник был награжден серебряным обручем , за то, что они приняли единственно верное