Другой же был талантливым лекарем, увлечённым поиском лекарства от всех болезней, вождём и жрецом племени Речных Целителей. Не было того недуга, который не сдался бы под его настойчивостью и не отступил. Неизменно спокойный, добродушный и дипломатичный, Катасах стал бы искусным политиком, если бы только захотел. Но ему куда важнее было исцелять больных и нести землякам просвещение, обучать, как ухаживать за заболевшими и справляться с хворями, когда целителей не хватает.
Катасах с трудом не выдавал волнения:
Наивысочайший, если мужчине нравится женщина, как обычно её можно обрадовать?
В смысле обрадовать? в голосе Винбарра не слышалось ни удивления, ни к прискорбию хоть малейшей заинтересованности. Попроси её испечь тебе супружеский пирог или помыть ноги. Даже не знаю Ну пусть отполирует твой меч, что ли не меняя выражения лица, отчеканил Винбарр.
Катасах позволил себе разочарованный вздох:
Нашёл, у кого спрашивать
***
Хранительница мудрости лежала под увядающим деревом и дремала в кольцах хвостов леволанов. Катасах стоял неподалёку и искал слова. Леволаны тревожно тянули носами воздух, но ничего не видели. По старинке Катасах ступал осторожно, опасаясь гнева ящериц. Потом, немного подумав, зашагал более уверенно. Леволаны грозно зашипели и повернулись в его сторону.
Ладно вам, я уже мёртв, вы не сумеете навредить, весело, но тихо, сказал он.
Спящая, Мев казалась ещё меньше и уязвимее, чем обычно. Зрачки метались под закрытыми веками, она постанывала. Катасах присел рядом, провёл рукой по её растрёпанным волосам и коснулся рожек. Вдруг Мев схватила его за руку и прижалась щекой к его ладони.
Катасах так и не понял, как оказался на земле рядом с ней. Мев улыбнулась длинным ртом и обнажила зубы:
Катасах Как хорошо, что ты пришёл!.. Думала, ты сон Мев, она привстала на руках и начала его обнюхивать, глубоко дыша.
Хранительница мудрости, глупый Катасах просто хотел кое о чём расспросить тебя пробормотал он, глядя, как сияет Мев.
Мев постарается ответить, жрец, пробубнила она сквозь его одежды и снова улыбнулась, закрыла глаза и прижалась к его груди.
Скажи, как такое может быть: я мёртв, но меня переполняют чувства, и страсти кипят в душе, Катасах держал себя в руках изо всех сил и даже был рад, что больше не краснеет. Твои звери больше не пугают, ты сама кажешься совсем другой Что я такое теперь?
Мев ещё глубже зарылась в него и, едва касаясь костяшками пальцев его лица, проговорила:
Мев привыкла верить тому, что видит, и тому, с кем говорит, но она не знает, что ты и где оказался. Ты пахнешь Катасахом, которого она знает как вождя, которого
она знает как жреца. Знает как величайшего целителя на острове и за его пределами, целителя, который всю свою жизнь хватал смерть за хвост. Ещё знает твои всегда печальные глаза и бессонные ночи над больными детьми и скотом. Теперь Катасаха самого схватила смерть и держит его руку, но не его разум и не его сердце. Мев знает, как ты уходил, спасая брата on ol menawí
Катасах сглотнул и, попятившись, сел:
Прости, хранительница мудрости, глупый Катасах не готов такое слышать о себе От тебя, лунная жрица!..
Он в панике осмотрелся. Леволаны лежали на солнце бледными брюхами, разевая пасти для голодных птиц. Спина его упиралась в увядающее дерево. Перед ним стояла она и смотрела на него с такой радостью, какую однажды он видел у ульгицы, когда вернул к жизни её задавленного ульгижонка.
Катасах вытер мокрые ладони о кафтан, мучительно подыскивая слова.
Что было в твоём сне, хранительница мудрости?.. целитель с трудом разлепил пересохшие губы и нервно облизнулся.
Во сне Мев снова была у твоих ног, жрец, как тогда, очень давно, три десятка циклов назад, когда мы праздновали Равноденствие, тихо сказала Мев и сделала маленький шаг навстречу. Мев снова была твоей Чашей, она снова видела en on míl frichtimen в Катасахе. Сейчас ты пахнешь как живой мужчина: Катасах, которого она не знает, и которого всегда хотела узнать больше всего на свете.
«Не может быть. Всегда знал, что мы могли быть вместе Чувствовал, что И она молчала!.. Надо было умереть, чтобы набраться смелости и прийти!» обрывки мыслей разбивались о грохот сердца. Катасах рассердился.
Мев села к нему на колени, взъерошила волосы маленькими ладонями. И он не выдержал обхватил её талию и притянул к себе. Она поцеловала его лоб, глаза, складку между бровей, а её великолепные губы Катасах уже нашёл сам. Звери тактично разбрелись по полянке.
Его глаза горели. Она пахла душной землёй, сыростью тайных пещер, травой, прорастающей сквозь лошадиные черепа, а ещё сладкими дымами и нездешними мирами. Она играла волосами на его груди и заглядывала в затуманенные глаза, словно спрашивая: «Ты здесь, жрец, ты ещё со мной? Ты чувствуешь меня?». Он не сводил с неё взгляда и не отрывал жадных рук и пересохшего рта. Сколько циклов у него не было этой женщины? Как давно они не были вместе? Всё теряло значение и ценность. У него была нелюдимая Мев. Он был у нелюдимой Мев.
Для Мев он пах ночным костром, каплями пота над умирающим, пах толчёным камнем и разорванными кольцами жизни, слезами благодарности исцелённых и, наконец, разбитым вдребезги одиночеством. Мев впитывала кожей его неукротимую волю и силу духа, подчинённые строгости разума. И нежность. Такую искреннюю, какой её окружали только звери и Хранители.