Спасибо, дорогой мой, произнес Бируни, тяжело вздохнув. Но пока эту книгу не надо ни переписывать, ни распространять среди ученых людей. Нельзя, сынок
Почему, учитель?
Потому что сперва я ее должен преподнести султану Махмуду!
Ну и преподнесите! И богатые подарки получите, учитель!
Бируни усмехнулся. Нет, этот юноша сообразителен в науке, а в житейских делах он еще совсем ребенок, с материнским молоком на губах.
Сынок, для того чтоб получить богатые подарки, я должен восхвалять десницу ислама, покровителя правоверных. Значит, что же? Превознести мне его жестокости, убийства в твоем краю, в Индии?
Сабху покраснел и впрямь как ребенок, опустил глаза.
Простите, об этом я не подумал, учитель.
Бируни отпил шербета прямо из кувшина, облокотился на подушку.
Голова будто раскалывалась, мысли путались, все тело ломило, но в душе крепло воля-желание высказать накопившееся в сердце прямо и честно, и воля-желание это все росло и росло. Пусть больной властелин-самодур похож на раненого барса, пусть от него всего можно ожидать!
Дитя мое, Сабху, не знаю, с какой целью я позван завтра на совет к нашему султану и вернусь ли я домой Сейчас хочу, чтоб ты крепко-накрепко запомнил, что я скажу Про книгу, которую я писал десять лет и которую ты переписывал много раз с такой любовью Эту книгу я написал для того, чтобы смыть вину свою перед Индией твоей родиной.
Сабху всем телом подался вперед.
Вы? Вы виноваты перед Индией, учитель? Я не понял Ведь не вы растоптали Индию! Не вы!
Да, я там и муравья не обидел! сказал Бируни. Хриплый от жара и озноба голос его зазвучал неожиданно сильно: Если там пролиты реки крови, то пролил ее султан Газнийский и его военачальники! Да, это они истребляли тысячи людей, грабили города, жгли храмы! Все так И все же Все же в твоем краю у многих людей осталось плохое впечатление о моем крае, о моем племени да, завоеватели очернили, запятнали жестокостью, бессердечием, алчностью свои имена в глазах людей, народов, ими ограбленных и приниженных. Но только ли свои? Ты понимаешь меня? Такие, как мы, просвещенные, образованные, должны своим добрым делом, добрым словом уничтожить хотя бы частично горький осадок в душе ограбленных и приниженных. Вот с какой целью я писал книгу об Индии, о твоем крае. Знай это, дитя мое!
Бируни, обессилев, опустил голову на подушку. Вытянул вдоль тела руки. Закрыл глаза. Почувствовал вдруг на ладонях своих, больших и смуглых, как у крестьянина, прикосновение губ ученика. С трудом поднял правую руку, погладил Сабху по плечу.
Вдруг в голове мелькнуло: Пока я жив, надо бы женить его! Сабху и Садаф-биби они подходят друг к другу, как рубин к глазку золотого кольца. И тогда мой ученик стал бы мне воистину сыном А я сам что там осталось мне прожить?.. отдался бы полностью науке.
Да, это правильно: он вдруг особенно ясно понял, что Садаф-биби стала ему дорога не просто из-за того, что от ее слов, улыбки, даже от дыхания веяло родным краем. Он с недавних пор и по-мужски почувствовал ее красоту красоту, притягательность ее лица, ее молодого тела. Но воля и ум противились влечению. Когда прошла молодость, наступила старость, давать этому влечению свободу великий грех! Прошло время давать сердцу такую свободу!
Надо сказать о своем решении Сабху сегодня-завтра. Все так тревожно и неясно.
Впрочем, не надо ли прежде получить согласие самой Садаф-биби, узнать зов ее сердца?..
Бируни попросил Сабху позвать девушку.
Спустя мгновение дверь бесшумно открылась. В милых карих глазах Садаф-биби еще затаился страх, вызванный Хатли-бегим. Слегка прикрыв лицо тоненьким шелковым платком, девушка боязливо подсела к ложу Бируни.
Дочь моя, я позвал тебя, чтобы сказать об одном своем, очень важном для тебя, решении.
Садаф-биби, побледнев, застыла на месте.
Не бойся, дитя! Если ты и впрямь моя дочь, то Сабху
людей
Беспомощных! вскричал султан. Если они беспомощны, почему не сдаются, не открывают ворота?
Солнце мира! Большинство в крепости, оказывается, немощные старики, безвинные дети и женщины
Благообразный старец пал лицом на землю, рыдая, простер руки по траве перед слоном. Бируни глянул вверх, на султана, который снова сидел чуть скособоченно в кресле, покрытом шкурой тигра, хмурый, отводя глаза от распростертого.
Повелитель, будьте милосердны, произнес тихо, но внятно Бируни.
Нетерпеливый окрик султана:
Эмир Нуштегин! Сжечь тех, кто не хочет сдаться, сжечь!..
С четырех сторон крепости пылало пламя, дым от горячей соломы вздымался густой и черный, затмевая, пятная золотые купола.
Еще, еще соломы, хвороста Ага, ворота рухнули!..
Еще, еще! Теперь пламя вокруг храма! Пусть сгорят заживо нечестивцы, упрямцы!
Запросят пощады, запросят!
Но все та же печальная мелодия неторопливо-заунывная лилась из горящего храма. И еще тяжелый, дурной запах.
О аллах! султан схватился за сердце. неужели затворники предпочтут сгореть, чем преклонить колени? Эй, эй, пусть выходят!.. Кричите, зовите их, пусть выходят Впервые вижу, как заживо сгорающие поют песню!
Откуда-то от храма, из пламени голос Бируни: