Камыши, мягко прошептав «пошшли», сомкнулись за ними плотной стеной, и только сверху, с птичьего полёта, можно было видеть покачивание сизых султанов.
Уже под вечер деверь с невесткой принесли в станицу по длинному снопу зелёного камыша. Перебросив их через плетень, Алешка спросил:
Камышомто помочь тебе саман покрыть?
А ты думал как? усмехнулась Дарья и совсем тихо добавила: Перед зорькой приходи. Двери будут открыты!
До зорьки ждать не стану.
Вот окаянный! счастливо рассмеялась Дарья.
Ну заходи! Чаем напою
Она вынесла самовар, побежала в подвал за молоком. А Алешка, похозяйски поставив косу, стал колоть щепки для самовара.
Алешка от Дашки так и не ушёл. Через неделю они удивили соседей, справив свадьбу без венца. Расписались в Совете, и все.
Дык венчаться им нельзя: какой же поп будет венчать невестку с деверем? Выходит, дело побусурмански справили: от брата к брату жена перешла. Такого чуда у нас ещё не было. Ну и ну! чесали языки соседки.
Мать Алешки плакала, зарекалась, что ноги её не будет в хате Дашки. Сыну грозила божьим наказанием за жизнь без венца.
А за што нас богу наказывать? возражал ей Алексей. Мы с Дашкой никого не убили, не обворовали. И признался он матери: Ведь Егоркато мой сын, мамаша! От Васьки она не смогла бы родить. Не здоров был Васька, когда Дашка к нему ездила. Неужто мамаша, вы не поняли, почему Васька тогда старую поговорку оказал насчёт телёночка?
Так, так, горестно качала головой Матвеевна. Ну, живите, всё равно теперь. Живите по новому закону, уж деваться некуда.
Илюха Бочарников, как узнал
про эту свадьбу, за живот схватился от смеха и к Рыженкову побежал.
Слыхал, кум, новость? Вот тебе и атаманов сын! Да от такого Евсей в гробу перевернётся! Отец страданья на себя принял за старую жизню, а сын сразу в коммунисты полез. За это дело Колесниковым беспременно дёгтем ворота вымажут наши ребята.
Подошли другие соседи. Карпуха Воробьев сразу определил:
Не будет добра от такой собачьей свадьбы! Не будет добра потому, ежели без венца начнут сходиться, а потом ещё жёнами начнут меняться, так это же сразу и коммуния настанет. Слыхал я об этих новых свадьбах по записи. Один верный человек мне говорил, што скоро всех под подпись будут подгонять, печати на ладонях ставить, потом всех в коммунию погонют. Бабы с мужиками без разбору под одним одеялом спать будут. Без ревности, значитца, хто с кем, по равноправию. Вот как!
Карпо сплюнул через щербатый рот. Матюха Рыженков не поверил. Он погладил бороду и, потоптавшись на месте, возразил:
Штойто ты, Карпуха, загнул дюже!
Илюха ударил себя по ляжкам и загоготал:
Во, во! Гагага! Это, Матюха, истинный бог, будет так! Теперь надо и нам своих баб к чёртовой бабушке со двора да по ядрёной девке найти и в Совет. Чево нам со своими старухами мухаться!
Мужики засмеялись.
А што? заворочал цыганскими глазами Илюха.
Думаете, прегадаем?
И он загнул такое, что даже безразлично слушавший их Костюшка Ковалев ахнул:
Дурак ты старый! И как у тебя язык поворачивается
А Илюха гоготал, захлёбываясь.
Не прошло. и недели, как в одну тёмную ночку ктото ловко нашлёпал огромные клейма дёгтя на забор, амбар, ворота и даже на ставни Дашкиного дома.
Рано утром Дашка, подбирая гусиную скорлупу, измазанную дёгтем, показывала Алешке:
Поглядика, должно быть, яйца с дёгтем издали бросали.
А Алешка, раздосадованный, ругался на чём свет стоит, искал следы виновника и грозился:
Узнаю кто, кишки выпущу!
Ворота перевернули, целый день скребли и мыли амбарные доски.
А Илюхагорлохват, будто по делу, прошагал мимо на речку, полюбовался делом своих рук и пробормотал про себя:
Пять гусиных яиц загубил! Ну ничего, осенью споймаю Колесниковых гусей на речке, сумею вернуть своё. А наляпал я дюже хорошо, плохо отмылось.
ГЛАВА СОРОК ШЕСТАЯ
Но все ещё немало в степи земли оставалось незасеянной: в станице плохо было с тяглом и озимый сев затягивался. А в товарищество по обработке земли в 103 вступать не хотели: боялись «общего одеяла», о котором болтали кулаки.
Рябцевы собрались пахать свой надел на древней кобыле Косандылке, а бороновать на корове Зорьке. Уложив однолемешный плуг «зайчик», положив рядом деревянную борону, Мишкин отец стал привязывать корову к задку брички. Корова мычала, упиралась и выдёргивала налыгач из дрожащих рук старика. А Мишкина мать в это время ревела в голос и причитала:
Зорька, моя Зоренька! Захомутает тебя старый дурак. Не видать нам от тебя больше тёпленького молочка!
Старик рассвирепел и замахнулся на старуху кнутом.
Пот я тебе сейчас дам молока, вот я тебе дам парного! вопил он зыбким тенорком.
Мишка поторопился вывести подводу за ворота, потому что соседи уже выскочили на улицу, чтобы послушать скандал. Он вырвал у отца кнут и почти насильно усадил его в бричку, сунул в руки вожжи.
Всю дорогу старик шипел от злости, ругал всех и вся и распроклятую жизнь.
Тяжелая, спёкшаяся под солнцем земля не поддавалась плугу. И сколько ни давил Михаил на поручни, илуг то и дело выскакивал из борозды. Отец суетился около кобылы и с остервенением лупил её кнутом. Косандылка тяжело дышала, часто останавливалась. Повернув костлявую морду, она как бы с укором, смотрела на хозяина своими запавшими и мутными от. старости глазами.