На кухне смущённо буркнул матери:
Мамаша, Нюрку не буди. Нехай позорюет. Проснется скажи, что ушёл я к военкому. Надо взяться на учёт. Вернусь окоро.
Митькина сестра недобро проговорила:
Позорюет Будто она у нас не зоревала? Как красная девка
Мать сердито прикрикнула на дочь:
Да замолчи ты ради бога! И откуда у тебя такая злость? Вот Митюша мужик, а смирный и добрый.
На первых порах занялся Митька хозяйством. Перекрыл с отцом новой соломой сараи, подправил амбар, забор, привёл в порядок хозяйственный инвентарь. Успевал заходить и в ревком, присматриваться к станичной жизни. Видел, как казакисередняки, точно сосунки-телята, тыкались, метались, не зная, к какому берегу пристать. От старого берега отошли, к новому никак не причалят. Старый порядок жизни расползался по всем швам даже в закоренелых семьях, а новый пугал неизвестностью.
Долго беседовал Митька с соседями. Просиживал на завалинке или у себя под забором, на старых брёвнах.
Митьку, казака из богатой семьи, провоевавшего около двух лет в Красной Армии, соседиказаки слушали со вниманием. Всё, что впитал в себя в армии, что понял из рассказов политических ораторов и комиссаров, Митрий сейчас пересказывал станичникам.
Такто оно так! Расеказываешьто ты хорошо! А всетаки не верится, што при этой власти нам будет лучше, подавал голос ктонибудь из соседей, а другие в несколько голосов доказывали:
Нас, казаков, за сторонников трона и теперь считают.
Не всех! возражал Митька.
Спорщики настаивали:
Нет, всех! Казак это сейчас ругательное слово, вроде как душитель. Иногородние мстить нам будут!
Будут, беспременно будут, поддерживали другие. Чертом на нас глядят. Разверстку ищут, готовы кожу содрать.
И тут же заговаривали о самом наболевшем:
Скажи нам, Митя, пасвойеки скажи: эта чёртова продразвёрстка скоро кончится? Сначала хлебом обложили, а теперь дополнительными продуктами: гони сало, яйца, шерсть. Скоро придётся заживо гусей щипать, потом определённо пух станут собирать на подушки.
Митька горячо доказывал, что продразвёрстка не вечна. Окрепнетгосударство должны подругому зажить.
Нуу! Эго, брат, ещё бабушка надвое сказала. Вот скоро отберут у нас паи земли да отдадут иногородним их у нас набралось больше, чем казаков. Заставят казака батрачить на собственной земле. А што думаешь, будет так? поддевал Шкурников.
Но Митрий не уступал. Выставив вперёд левую руку с растопыренными пальцами, он доказывал:
А декрет о земле о чём говорит?
На него смотрели с нетерпеливым интересом.
Передел земли на Кубани ранее трёхкратного чередования севооборота не производить. Значит, считай, девять лет по старинке будем пользоваться землёй, это чтото да значит. Так?
Митрий загнул мизинец.
Так! согласились казаки.
А Митька уже безымянный палец загнул.
Советские коммунальные хозяйства, которые организуются по тому же декрету, не имеют права располагаться на наделах казаков?
Нет, не имеют! отвечали казаки. Вроде так разъяснял комиссар.
Значит, два хороших дела в нашу пользу, подводил итог Митька, загибая средний палец. Земельные наделы на душу остаются те же?
Ну дальше, дальше, торопили его.
Митька сжал все четыре пальца.
Землепользование останется на тех же местах. Так я говорю, нет?
Соседи чесали затылки.
Как будто все так, как будто все правильно. Да вот
А што вот? Чего вам ещё надо? В сторонку хочется стать? Нехай властц сама барахтается с нуждой.
Так нельзя! укорял Митька. Энто вот тем, у кого тысячи десятин было, им, конечно, придётся потесниться.
Иван Шкурников с ехидцей нашёптывал своему куму Кобелеву:
Ни черта хорошего из этой жизни не выйдет. Обдерут нас как липу и скажут: «Ну, пролетарии, соединяйтесь с иногородними». И пойдём мы с тобой, кум, с сумочками христарадничать. Как ета: подайте, не ломаа-йте!
Куда?
Вот именно, куда? Некуда!
И вздыхали кумовья: «И чего там наши за границей сидят? Ведь сейчас власть можно голыми руками взять!»
Скрепя сердце, надеясь на лучшее, засеяли по осени казаки свои паи озимой пшеничкой и с грехом пополам помогли засеять и безлошадным.
ГЛАВА СОРОК ЧЕТВЕРТАЯ
Егорка Колесников рос бедовым и отчаянным казачонком. Бабка Матвеевна, души в нём не чаяла. А Егорка облазил все акации в поисках вороньих гнёзд, сражался с крапивой у станичных плетней, лакомился грушамибергамотами в старом атаманском саду.
В этот день он решил добыть подарочек для своего дружка Кольки Малышева, толькотолько поднявшегося после тифа.
Забравшись на чердак атаманского дома, Егорка принялся наполнять карманы старым горохом.
И вдруг услыхал протяжный, мучительный стон и хриплый кашель. Мальчишка обмер от страха, потому что знал, что в доме никого не было: бабка пропалывала огород, крестный, дядька Алешка уехал в степь.
Ощущая дрожь в ногах, испуганный хлопец колобком слетел по дробине вниз и помчался по улице, придерживая карманы с горохом.
Колька Малышев грелся на завалинке: худой и жёлтый после болезни.
Егорка, запыхавшись, присел рядом с другом.
Колька, а я тебе гороху принёс. Говорят, что после тифу еда самое первое дело. Ты ешь, ешь горох, он вкусный!