Прибедняются. Бешметы с черкесками в сундуки небось спрятали, табаком пересыпали.
Илюха обернулся:
- Нехай полежат до поры. Может, ещё пригодятся!
Набат смолк.
На трибуну поднялись секретарь комячейки Петро и военком Архип. Высокий, стройный, в будёновке, в шинели с малиновыми «разговорами», Архип выглядел удальцоммолодцом.
Петро поднял руку:
Товарищи граждане и гражданки! На повестке дня один вопрос: объявление обязательного постановления КубаноЧерноморского революционного комитета от 1 апреля 1920 года. Слово предоставляется товарищу военкому.
Архип откашлялся, острым взглядом посуровевших синих глаз оглядел собравшихся и громко стал читать:
«Четырехлетняя империалистическая бойня и гражданская война истощила страну вообще, а КубаноЧерноморскую область в особенности. Война истощила и сельскохозяйственные силы края. Земледельчеркие орудия и машины изношены, скот и лошади пошли на удовлетворение многочисленных требований армии; трудовое казачество и крестьянствоработники земли и плуга в большинстве своём были оторваны от своего труда, а плодороднейшие поля остались непахаными»
По толпе прокатился вздох.
Архип обвёл собравшихся внимательным взглядом, продолжал:
«Во многих станицах посевы сократились наполовину».
Куда там наполовину больше! выкрикнул ктото.
«Теперь, когда белогвардейские полчища генерала Деникина, нёсшего трудовому народу цепи рабства, разбиты доблестной Красной Армией, все внимание трудяЩйхся должно быть обращено на поднятие благосостояния всей страны, от которого зависит и благосостояние всего трудового населения, продолжал Архип. РабочеКрестьянское правительство приказало взятых в плен Красной Армией десятки
тысяч кубанцев отпустить по домам».
В толпе волной прокатился и смолк радостный шумок.
Архип дождался тишины, снова заговорил:
Учитывая необходимость поднятия благосостояния трудового хозяйства казачества, оно возвращает кубанцев к своим семьям, к своим домам, под единственным условием совершенного отказа от выступления против Советской власти.
Да нас самих энта проклятая война зарезала! закричал Тарас Заводнов. Сыты мы ею по горло! Нам теперь не до белопогонников, а самим бы в живых остаться.
Разорились совсем на эту проклятую войну!
А чем пахать? крикнул ещё ктото. Плугов, сеялок, тягла дадите?
Архип поднял руку:
Исходя из этого основного положения, Кубано-Черноморский революционный комитет предлагает всякому хозяину, имеющему инвентарь, немедленно выехать в поле. Всякий нуждающийся в земле и могущий обрабатывать её своим трудом должен быть наделён землёй из свободных незаселённых и незапаханных земель.
Теперь заволновалась вся толпа.
Из Федоровских участков выделить иногородним землю!
Сами там пашите! отвечали иногородние. Землю поближе давайте!
Поднялся шум, неразбериха, казалось, вотвот начнётся драка.
Малашка Рыженкова толкнула в бок Гашку:
Глянь на Нюрку! Она в Архвпку так глазом и стреляет!
Да иде, иде ты её видишь, Нюркуто? спросила Гашка, шаря взглядом по лицам.
Десяток глаз устремились в ту сторону, где стояла Нюрка.
А Малашка протяжно, не то с сожалением, не то с радостью, проговорила:
Цветет Нюрка аленьким цветочком, и хоть бы ей што! И муж пропал без вести, и дитё единственное похоронила, а она и не сгорбилась и не почернела.
А чего ей горбиться? Што она, работой, што ли, замучена? вступилась за Нюрку Гашка. Чего не цвести ей, когда она только што в бабью пору входит.
Архип, оглядывая площадь, будто невзначай бросал на Нюру короткие взгляды. Теперь уже и Гашка наблюдала за ними. Она говорила своим соседкам:
Да это не она, а он зыркает на неё. Глядите, прямотаки съесть хочет.
Когда шум притих, Архип закончил чтение:
«Всякие слухи о беспорядочном отобрании урожая и хлебопродуктов не имеют под собой никакой почвы. Все продукты будут учтены. Оставлено будет совершенно достаточное количество для питания и на засев полей, остальное будет принято государством по твёрдым ценам и на обмен продуктов фабричнозаводского производства».
Ктото задал вопрос:
А деньги какие будут? Серебром платить будете аль бонами?
Илюха Бочарников слушал постановление ревкома и мотал головой.
Вот оно как будто хорошо и будто дюже плохо для некоторых. А про церкву ничево! А говорили - закроют.
Карпуха Воробьев, брызжа слюной, гундосил:
Видал, куда загнули? Ты сей, паши, убирай, с зари до зорьки горб гни, а тебе за это паек на один год дадут, чувала два на посев, а за остальное на том свете черти угольками заплатят. Ну откуда сейчас возьмут Советы косы, нитки, ситцы, ежели вое фабрики и заводы разрушены, а рабочий народ вповалку от голода лежит?
А ну, закрой хайло, контра! крикнул на него дюжий парень с Хамселовки.
Карпуха торопливо нырнул в толпу.
После митинга во многих домах не спали. До первых петухов обсуждали постановление. Одни радовались, что пришла пора и им иметь свою землю, что кончилась их батрацкая жизнь у богатеев. Другие угрюмо сетовали: отбирать будут, излишки.
Шкурников, у которого два сына ушли за границу с белыми, после митинга всю ночь ломал голову: куда девать новые сноповязалки и лишние плуги. Ведь после этого приказа отберут краонопузые, как пить дать, отберут! А старая власть вернётся, что скажут сыновья?