Долго по складам разбирал Аксютины каракули отец.
Видно, дрожали руки у доченьки, трудно разобрать, проговорил он, передавая матери письмо. Прощения просит у нас.
Мать зашила письмо в шёлковую тряпочку и, как ладанку, стала носить у себя на груди.
ГЛАВА ТРИДЦАТЬ СЕДЬМАЯ
В глубоком рву, за своим садом, с ржавым охотничьим ружьём сидел Карпуха Воробьев. Чуть в стороне
от него с виламитройчатками пристроился Илюха Бочарников, а ещё дальше с обрезами в руках Костюшка и Миколка Ковалевы.
Я так считаю, Карпуха, говорил Илюха Бочарников. Ежели нас мобилизовали, то должны дать подходящую оружию! Красныето, они ведь не сено, чтоб я на них с вилами пер.
Ты это Петьке бешеному сказал бы, кум! ответил Карпуха. Я ему про винтовки говорил, а он рычит, как собака, да наганом мне в харю тычет.
А я считаю, что надо нам уйти домой, как есть мы мирное население, настаивал Илья.
Но в это время гдето у выгона гулко захлопали выстрелы.
Карпуха вздрогнул и, швырнув ружье себе под ноги, торопливо закрестился:
Великомученик Пантелеймон, Егорий Победоносец, спасите и помилуйте от пули быстрой, от шашки вострой!
В соседнем саду загремели беспорядочные выстрелы. В ответ застучал пулемёт красных. Над канавой с визгом неслись пули.
Пригибаясь, Карпуха пополз в глубь сада и припал к земле под старой кудрявой алычой.
Снова застрекотал пулемёт. Карпуха всем телом прижался к земле. С воем и свистом пронёсся снаряд. Совсем близко, со стороны речки, раздалось дружное «ура».
Карпуха завозился под кустом.
«Куда, куда спрятаться?» раздумывал он.
Залез в скирду Илюха Бочарников. В бороде и усах его застряли соломины.
На Козюлиной балке было тихо, но в центре станицы продолжалась перестрелка. Арьергардный заслон белых медленно отступал, отстреливаясь. Петька Сорокин строчил из пулемёта с колокольни старой церкви. И не замечал, что к нему сзади подкрадывается звонарь щуплый, хромой солдатинвалид из иногородних. Он оглушил подъесаула своим костылём. Потом понатужился и сбросил его с колокольни.
Утром следующего дня с музыкой и песнями в Ново-Троицкую вступили красноармейские части. Взбодренные музыкой кони играли под всадниками.
За конниками в шлемахбудёновках протарахтели тачанки с пулемётами, прошло несколько пушек. А потом в станицу вошла казачья часть. Кубанки всадников перекрещены алыми лентами. Протяжно лилась старая казацкая песня:
Смотритека! У красных казачьи полки! А нам говорили одни китайцы
Ой, да гляньте, гляньте, хто едет. Да вить это ж Алешка Колесников с Мишкой Рябцевым! А с ними и Яшкагармонист! заорала Гашка Ковалева.
Бывшая поповская стряпуха Катерина без платка выскочила из хатёнки, осклизаясь в грязи. Рискуя угодить под копыта лошадей, она перебежала дорогу и припала пылающим лицом к грязному сапогу Яшки.
Яшенька! Любимый мой! причитала она, заливаясь слезами.
Ладно, Катюха! смущённо отозвался Яшка.
Мишка Рябцев соскочил с коня у своего двора. Обнимая выбежавших родных, он спросил отца:
Что, папаша, наша взяла?
Наша, сынок, наша!
Гашка Ковалева бросилась домой. Запыхавшись, она подбежала к свинарнику и со всей силой дёрнула маленькую дверцу, насмерть перепутав мужа, спрятавшегося в самом дальнем углу.
Што? Што, ищут? заметался Миколка, распугивая свиней.
Вылезай, шальной! Наши пришли! крикнула Г ашка.
Какие наши?
Аа! Оглох ты, што ли? Не слышишь, «Понад лесом» играют!
Ну што ж, што «Понад лесом»? Миколка вытер о спину свиньи перемазанные руки. Из лесу дезертиры выползли, вот и играют про свою дороженьку.
Он с трудом выполз через узкую дверцу свинарника и, очищая сапоги, с горечью упрекал жену:
С тобой спрячешься! Ты, проклятая баба, первая с головой выдашь! Ну чего, задрав хвост, примчалась? Какие там наши?
Он покосился на ворота и рысцой утёк за хату. Ему показалось, что красные уже знали о том, что он воевал на стороне белых.
Гашка в досаде крикнула ему вслед:
Не иголка не спрячешься!
Часто заухал колокол: казаков звали на митинг. Гашка переоделась во все
новое, нацепила красный бантик на тёплую кофту и пошла на площадь. По дороге звала за собой баб:
Пошли, пошли, не слышите зовут!
Малашка Рыженкова с насмешкой крикнула ей вслед:
Без тебя, видать, нигде не обойдётся!
На площади против станичного правления в братской могиле хоронили партизанку Аксюту Матушкину и красноармейцев, павших в бою за станицу. Полыхали приспущенные красные знамёна. Духовой оркестр играл хватающий за душу похоронный марш.
Низко опустив голову, стоял тут почерневший и исхудавший Яшка.
Над свежей могилой произнёс речь комиссар Кутасов.
Потом поставили деревянный обелиск, окрашенный охрой, с железной звездой наверху. На одной стороне обелиска масляной краской были выписаны имена погибших. С другой трогательные слова старой революционной песни:
ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ВОСЬМАЯ
Папаня! окликнул он Евсея Ивановича. Казаков поднимаем на оборону станицы от красных. Может, вы, как атаман, тоже