Скоро об Аксютке заговорили в станице: связалась с Яшкой.
Дома мать не раз отчитывала Аксюту за то, что не блюдёт она казачью честь. А Аксюта огрызалась:
Да ты што, маманя, в этом деле понимаешь! Ведь если красные победят, то и бабам по четыре десятины земли нарежут. Ведь у нас
бабыказачки, что твои иногородние: ни прав, ни земли.
Ох, господи, што мне с тобой, Аксютка, делать? сокрушённо сетовала мать и проливала горькие слезы, чуя беду неминучую.
А ничего! Не приставайте! грубила отчаянная Аксютка.
Яшка заметно охладевал к Катерине, а Аксютке обещал:
Хорошая ты девка, Аксютка. Но сейчас мне нельзя жениться: если сбежишь ко мне, отцу своему голову снимешь, а вот беляки отступят, тогда первая свадьба наша и убегать не будем.
Аксютка вздыхала. Прижимаясь к Яшке, она ревниво шептала:
А Катька твоя разлюбезная? Как она на это поглядит!
Ху ты! Да Катька же для отвода глаз: политика У меня такая Што мне Катька, когда ты рядом!
В станиЦе все чаЩе и чаще появлялись раненые Казаки изпод Орла и Воронежа. Эти «добровольцы» армии белых, приезжавшие домой на поправку, не хотели возвращаться обратно на фронт и прятались по половням, уходили в леса.
А вскоре станицу облетела новость: Яшкагармониет как в воду канул. Вместе с ним убежала дочь выборного Аксюта Матушкина.
Но когда любопытные кумушки будто ненароком забегали к Матушкиным, то там никакой тревоги не встречали.
Мать Аксюты степенно поясняла, что дочь уехала на зиму в монастырь к знакомым сёстраммонахпиям учиться вышиванию и чтению акафистов по покойникам.
Дело это почётное. Только времято не такое, чтобы посылать дочку в монастырь разучивать акафисты, шептались соседки. Вот увидите, что вернётся Аксютка с акафистом в пелёнках!
Но Матушкины только на людях держались спокойно. По ночам Аксюткина мать глаза выплакивала, горюя о пропавшей дочери. Сам Матушкин, суровый казачина с недобрым взглядом, целыми ночами дымил самосадом и строго наказывал жене:
Стой на том, что Аксютка в монастыре! А то не только позор примем, но и к карателям можем угодить ведь не одна, а с этим хромым чёртом убежала И наливаясь злобой, шипел:
Добаловали разъединственную, донаряжали доченьку! Срам какой на голову нашу! Убегла, стерва, с босяком. Ну, нехай вернётся голову оторву, живую из колен не выпущу, запорю!
О господи, да што ты вперёд грозишь! стонала мать. Лишь бы жива была, нехай домой ворочается. Одна ведь она у нас
Отец Аксютки почти ежедневно выезжал на линейке на станцию к приходу пассажирских поездов. Он привязывал лошадей к акации и долго толкался на перроне. На Кавказскую шёл эшелон за эшелоном, не задерживаясь на глухой станции. Пассажиры в станицу редко случались. Отец с надеждой вглядывался в каждую девичью фигуру.
Однажды, опираясь на костыль, с трудом передвигая ноги, к нему подошёл Мишка Рябцев.
. Што, чистую получил? спросил Матушкин, усаживая соседа на линейку.
Какое там! с горечью воскликнул Мишка. Две недели на поправку и снова в чёртово колесо. Видишь, так и гонят мясцо солдатское!
Мишка сердито ткнул рукой в сторону эшелона.
I Значит, дело кадетов швах? уставился на Мишку Матушкин.
Мишка многозначительно пожал плечами:
Нам не докладывают.
Число дезертиров из белой армии в станице всё увеличивалось: родные и друзья укрывали их.
Участковый начальник Марченко устраивал облаву за облавой, обшаривая старые скирды на токах, в степи и на огородах, заглядывая в зимовники, проверял чердаки, подвалы и половни.
Мишка Рябцев продолжал жить дома. Две недели отпуска уже давно минули. Рана зажила, но он и не думал возвращаться в свою сотню.
Отец Мишки, уже дважды побывавший у станичного фельдшера, отвёз ему двух ярочек и получил для сына дополнительные две недели отдыха. В третий раз фельдшер отправил Мишкиного отца вместе с овцой домой, да ещё пригрозил донести участковому. И вот уже неделя, как все знали, что Мишка незаконно проживает дома.
Старик Рябцев уговаривал сына:
Такая уж доля казацкая воевать, бунты усмирять. Ты думаешь, Мишка, для чего казаки были нужны царю: для усмирения, для истребления внутренних врагов. Так оно с исстари ведётся! Надо служить, сынок! И так я за тебя этому живоглоту фершалу двух овечек из семи отдал.
Мишка возражал:
Да ведь царято давнымдавно нету. А хто у нас в России внутренний враг ещё неизвестно. Я вот навоевался в «волчьей» сотне Шкуро, так распознал, что настоящие враги народу это мы, шкуринцы, деникинцы, которые под буржуйскую заграничную дудку пляшут Ну, скажите, папаша, с кем мы воюем? С рабочим народом воюем! Ну, к примеру скажем, какой мне враг Яшкагармонист? Ведь он мой задушевный друг, а я должен ловить его. За што? За то, что он бьётся за лучшую долю, за то, чтобы и у него, как и у нас, землица была, чтобы не батрачил он больше на попов и начальников.
Пока сын говорил, старый казак
все шире раскрывал глаза. Потом вдруг стукнул костылём о пол:
Цыц ты, сукин сын! Прокляну за такие слова!
Мишка вскочил и выкрикнул:
Ну што же, кляните, если вам хочется скорее погубить родного сына, кляните!
Отец молчал. В ярости он сжимал кулаки. В комнате наступила тишина. Мишка повернулся и, глядя кудато на улицу, тихо проговорил: