Она шла домой и думала о том, как изменилась её родная станица. Пустынные, заросшие бурьянами улицы, покосившиеся заборы. Ни весёлых огоньков, ни песен.
Только изредка то там, то тут раздавались пьяные крики солдатфронтовиков, приехавших на побывку и опившихся по этому случаю лихой самогонкой, сдобренной для крепости табакомсамосадом.
Всё больше и больше оседало в станице фронтовиков. Прибывали на побывку, а назад не возвращались. Они рассказывали о братании с немцами, о муках окопной жизни, о червивом мясе, гнилой капусте и изъеденной шашелем чечевице, о многих несправедливостях, о жестокости офицеров. Старики хмурились, слушая вернувшихся сыновей, одетых вместо бешметов и черкесок в солдатские потёртые гимнастёрки.
Из станицы
были отправлены все военнопленные. Гарпена Ковалева, распрощавшись с рыжим австрияком, ревела в сарае. Впрочем, она была довольна и тем, что её сынок лопотал порусбки.
А жизнь становилась все голоднее, все суровее. И казалось, не будет конца проклятой войне.
С того дня, как уехал австриец, стала ждать Гарпена мужа из плена. Ворочаясь с боку на бок, ночей не спала, сокрушалась:
Вот дура я, наделала делов! Ну и будет теперича мне от Миколки! Исколотит до полусмерти. Ну да я не первая и не последняя!
Просыпаясь утрами в горячей постели, она вспоминала сильные руки австрияка и его колючие усики. Стала неразговорчивой, похудела и все придумывала себе оправдание.
«Скажу, сонную, супостат, изнасильничал. А о тебе, Миколка, слух получила, что убит ты. Ничего, отбрешусь».
Миколка явился неожиданно. Гарпена шла с вёдрами от колодца и увидела на горке сутуловатую фигуру мужа. Она охнула, уронив коромысло с плеч. Загремели ведра и покатились, а Гарпена завыла отчаянным бабьим воем и помчалась мужу навстречу, всплёскивая руками.
Да родименький мой! Да законный ты мой муженёк! Да не с того ли ты света возвернулся? Аль с чужой, дальней сторонушки? Да я ж по тебе панихиду отслужила! Да я ж тебя в поминанье записала! причитала она, повиснув на шее Миколки.
Миколка тоже плакал и дёргал носом, не имея возможности поднять руки и вытереть слезы: так крепко обхватила его законная жена. Забыв о коромысле и вёдрах, супруги в обнимку отправились к дому.
Наблюдавшая эту картину Малашка Рыженкова крикнула соседке Воробьихе:
Видала, кума, как мужей надо встречать! У самойто у Гашки хвост мокрый от страха, а она голосит на всю улицу от радости.
Воробьиха, на ходу завязывая платок, отозвалась:
Пошли поглядим, как Гашка будет своего рыжего выводка показывать мужу!
Малашка помчалась за нею.
Ничего, вывернется, стерва! Такая из воды сухая выйдет и любую собаку перебрешет!
Гашка, услыхав топот соседок, быстро захлопнула перед их носом калитку на задвижку и уже с крыльца крикнула:
Что надото? Когда нужны будете, позовём! Совесть надо иметь! И повернулась к Миколке: Вот соседки! И не приведи господь. Очухаться человеку c дальней дороги не дадут.
Миколка шапкой сбил пыль с сапог и поднялся на крыльцо.
Что происходило между Миколкой и его женой, никто не узнал. Но на насмешки мужиков Миколка только отшучивался:
Мальчишку найти это тоже клад! Вырастет, земельный надел получу, а от этого хозяйство не пострадает. У Гашки у моей губа не дура! Другие от пленных девок вывели, а моя вот какого работника произвела. Да и я в плену не дремал.
А Гашка рассказывала о боевых похождениях своего Миколки в АвстроВенгрии такую несуразицу, что он даже удивился.
Ну и бреховка ж ты у меня, Гашка! Полсвета прошёл, а такой нигде не встречал!
Ну вот! отвечала ему довольная Гашка. Раз я разъединственная такая, то держись за меня крепче! Таких немного и то, наверное, родятся только на Кубани.
Мишка Рябцев был отправлен на кавказский фронт на год позже Митьки Заводнова. Лошади он не имел. Небольшой ростом, но ловкий и гибкий, сразу был зачислен в пластунское подразделение.
И не думал, не гадал Мишка встретить Митьку Заводнова, а довелось. Это случилось летом 1917 года, когда в войсках уже началось брожение.
На митингах казаки требовали увеличить количество увольняемых в отпуска, крыли начальство, старались всякими правдами и неправдами уйти подальше в тыл. Турки, хорошо осведомлённые о состоянии русских войск, начали наступление.
Конный полк, в котором служил Митька, вместе с другими частями откатывался под нажимом турок. Пластуны встретились с конниками в одном из ущелий за Араксом. Тутто Мишка и увидел Митьку. И страшно обрадовался земляку:
Глякося, Митро! Да неужто это ты? Здорово!
Я! А то кто ж! хмуро откликнулся Митька, не узнав сразу земляка.
Мишка потрепал по шее Митькиного коня.
Ишь ты! Значит, и Ветерок твой жив?
Тьфу ты! Да ведь это ж Мишка! наконец узнал Митька одностаничника. Кожа да кости, толкни рассыплешься! По голосу я тебя, Мишка, а не по обличью опознал!
Митька соскочил с коня.
Ничего! Были б кости, а мясо нарастёт! Я живучий, и пули, бог милостив, пока мимо летят. Я ведь здесь больше ползком, отшучивался Мишка, обнимая Митьку.
У обоих от радости сверкали на глазах слезы.
Встретилисьто вон как! Вот неожиданность!..