Погодите, батя! Нехай Митрий сам решает.
А тут и решать нечего, отрезал Митька. Как я есть казак, то положено мне не ховаться, а воевать
Верно, внучек! обрадовался дед.
Прощаясь с женой, Митька побледневшими губами чуть слышно проговорил:
Сына родишь или дочку мне всё равно. Только сумей сберечь до моего возвращения. А, не дай бог, что случится со мной выведи в люди. Выйдешь замуж не приучай чужого мужика называть папашей.
Хоть сын, хоть дочь все наше, быстро согласилась Нюра. А о смерти рано думать. Буду ждать дрогнувшим голосом закончила она.
И вспомнила: такое же обещание дала Архипу. И ещё о том подумала, что за два года жизни Митрий ни разу не попрекнул её, а ведь знал о её любви к батраку. Знал, чего греха таить
Мобилизовали и старшие годы запаса. На кавказский фронт ушёл и батрак Петро Шелухин. Сократили Заводновы отару, перепродав Шкурниковым добрую половину овец. Пришлось Тарасу самому взяться за герлыгу, поднаняв мальчишкуподпаска.
С фронта все чаще и чаще стали приходить известия о раненых и убитых, геройски павших в бою «за веру, царя и отечество». Со страхом сообщали друг другу знакомые и соседи, что немец наседает, что нашим солдатам ружей и патронов не хватает. Вот тебе и шапками забросали. У многих опускались руки. Да и хозяйствовать было некому: не было в станице такого двора, чтобы не ушёл на войну сын, отец или внук. А в бедняцких хозяйствах ещё беда: строевой конь да казачья справа под корень подрубили многие семьи.
ГЛАВА ДВАДЦАТАЯ
Однажды начальник вместе с письмами вынес пачку листовок. Он взмахнул одним листком, крикнул:
Господа станичники! Бабы! Послушайте о чуде явлении богородицы над фронтом.
Толпа затихла. Все взгляды устремились на почтового начальника. А тот показал картинку. На ней богородица в облаках протянула руку на запад, а под картинкой крупными буквами напечатано: «Бить супостата до конца».
Ктото тяжко вздохнул. Ктото вскрикнул. А Гашка Ковалева во весь голос завыла:
Да родимый ты мой Миколушка! Да не вернуться тебе, видно, с чужой, дальней сторонушки во веки веков!..
Заголосила и Малашка Рыженкова:
Видно, ждать нам, бедным головушкам, скорой погибели своей! Да на кого же вы нас спокинули!
Стараясь перекричать причитающих баб, начальник объяснил:
Бабы! Сполоумели, что ли? Ведь знамението к победе! Вот послушайте, что дальше написано: «Там ждёт тебя победа!»
Но его никто не слушал. Листовки разобрали по рукам и, опустив головы, разошлись.
С того дня перестали петь
в станице девки по вечерам: всякое небесное знамение не к добру.
Так и говорили: появилась комета с хвостом жди войну аль сушь и голод. Пролетел змей огненный тоже не к добру. А теперь сама богородица появилась на небеси чтото ещё будет!
Както в станицу приехала монашка собирать подаяние на женский монастырь.
Это за грехи нас господь карает! провозгласила громовым завывающим голосом монашка. Мало жертвуете господу богу! Вот он и наказует!
Столпившиеся вокруг неё бабы завздыхали и заплакали, ссыпая в объёмистые мешки ведёрки пшеницы.
Но старик Рыженков, возле двора которого остановился монастырский фургон, рассердился:
А ты што же, матушка, думаешь, бога можно подкупить лишней мерой пшеницы для ваших монастырских закромов? А явление это человек нарисовал. Может, этого явления и не было.
Матюха Рыженков тосковал по сыну, от которого с первых дней отъезда не было известий. Он исхудал, по ночам тоскливо глядел на божницу, просил у бога милости, но не получал её.
Кощунство, кощунство, вот что слышат мои уши! воскликнула монахиня, торопливо залезая в фургон.
Ишь ты, змея подколодная, а ещё монашка! крикнула Гашка Ковалева вслед фургону. Человек с горя сказал, а она злобой дыхнула: кощунство! Тоже мне трепохвостка несчастная!
Гашка тоже разозлилась на толстую святошу, сулившую только наказания божьи.
После того как Ковалевы на второй год войны похоронили своего 85летнего деда Лексаху, у них и дня не проходило без раздоров. Кончилось тем, что Микола отделился от Костюшки. Гашка ликовала.
Но через несколько месяцев Миколу мобилизовали, отправили на фронт, и все хозяйство легло на плечи Гашки. О Миколе со дня отправки не было никакого известия. Одни говорили, что поезд, в котором ехал он, разбился, другие утверждали, что отряд, где он был, полностью угодил в плен.
Вскоре в Ново-Гроицкую пригнали пленных австрийцев. Встретили их недружелюбно. А когда выяснилось, что австрийцев распределят по домам, где они за содержание будут работать, в станичное правление нахлынула целая толпа богатеев. Каждому из них хотелось побольше заграбастать даровых работников: землито у богачей стало больше, чем прежде, так как они арендовали землю за ископщину у безлошадных.
Узнав о возможности заполучить пленных для работы по хозяйству, и Гашка помчалась к атаману. Влетев в кабинет, она грохнулась на колени и во весь голос закричала:
Дай ты мне, господин атаман, хоть пару супостатовавстрияков! Нажитое хозяйство в разор пошло без мужа. Не дай пойти по миру с сумой, Евсей Иванович!
Плутоватые глаза Гашки бегали с атамана на его помощника. Она дёргала носом и сопела, стараясь выдавить слезы. Атаман знал зловредный характер Гашки и решил сразу: