«Ох, этот прохвост! подумал Александр. До чего же ловок, хитер. Шулер первой марки и в картах и в жизни».
Александр хотел было разыскать Долгорукого среди группы, приведенной графом Паленом, но... предпочел вернуться скорее домой: там Анна Ивановна его заждалась.
Вышел на площадь перед дворцом. Взглянул на Фонтанку. На той стороне, в доме Вадковского, во втором этаже, светился огонь в окне маленькой залы. Ну конечно, Анюта не спит ожидает...
Шел мимо конной фигуры Петра. Величественный монумент продолжал с тем же бронзовым равнодушием взирать на все, что происходит вокруг.
И только высеченная на постаменте лаконичная надпись кричала своей вопиющей нескромностью:
Александр вскочил с постели и подбежал к занавешенному легким муслином окну. Весь плац перед замком запружен войсками. Войска стоят и за рвом. Солдаты в строю и без строя. Мосты через рвы непривычно опущены, по ним свободно расхаживают офицеры, солдаты, даже партикулярные... Все залито солнцем, все выглядит посвежевшим, и сам бронзовый Петр на могучем коне отсюда, издали, уже не кажется таким равнодушно-величественным, как накануне.
Тимошка, сияющий, как медный самовар, поздравил с новым царем.
Благовесть... буркнул и застеснялся.
Нет, Тимошка, не благовесть, нет. Временная передышка. Благовести придется еще ожидать.
В столовой ждала Анна Ивановна. Завтрак готов. А ночью как она волновалась! Встретила с белым, мертвым лицом и, лишь только узнала о свершившемся, вспыхнула вся... и опять побледнела... Долго-долго стояли они, глядя друг другу в глаза. Наконец она погладила мужа по жестким спутавшимся волосам.
Теперь... теперь мы отомщены, Александр.
Захотелось выйти на воздух, на волю. А что, если выехать с Анютой верхом? О, нынче нынче это возможно.
На Фонтанке к подъезду коноводы привели двух лошадей. И третью для сопровождающего. Ветер танцевал под седлом, наскучив стоянкой в конюшне. Анна Ивановна в синей своей амазонке казалась мужу помолодевшей и такой красивой, изысканной!
Куда же?.. Ну конечно, сначала на Невскую першпективу.
Народу полным-полнехонько всюду. На перекрестках трудно проехать. Все веселые и счастливые, обнимаются, поздравляют знакомых и незнакомых. Кричат с одной стороны улицы на другую.
Идет толстячок, и вокруг толпа собралась, хохочут: он первый, кто отважился запретную круглую шляпу надеть. А вон петиметр с видом победителя выступает, распахнув крылатку, в крамольном фраке и в сапогах
с отворотами. Офицер без буклей и без косы, в свободной прическе. Все чаще слышались запрещенные выкрики кучеров: «Пади-ии! Падии!» Экипажи мчались с недозволенной быстротой. Начали появляться заповедные русские упряжки с форейторами, ямщики в национальной одежде.
Справа, из Третьего летнего сада, на Невскую першпективу выехала наперерез, тоже верхом, группа офицеров. Среди них Пьер Долгорукий! Как заговорщик, назначенный графом Паленом в последнюю группу, он не участвовал в самом «происшествии». Тем не менее на протяжении ночи ему не удалось заснуть ни на минуту. Был он, однако, свеж и юн, как обычно. Весело подгарцевал к Анне Ивановне и громко поздравил с праздником воскрешения из мертвых. Втроем двинулись шагом вдоль Невской. Пьер рассказывал о «порхающих новостях».
Когда войскам объявили, что государь скончался от апоплексического удара, далеко не все солдаты согласились кричать «ура» новому императору. Дворцовая гвардия ответила дружными возгласами, но в рядах пехотного караула среди батальона преображенцев вместо «ура» молчание и заглушенный ропот. Начальство опешило.
Граф Пален тем временем побывал в покоях цесаревича, по существу уже императора. Застал его одетым, в слезах, чуть ли не в обмороке новый царь уже знал о кончине отца. Еле пролепетал, что отказывается от российского трона. Граф Пален крепко взял его за руку, встряхнул, как щенка. Силой заставил подняться: «Будет ребячиться! Идите же царствовать! Покажитесь войскам!» и вывел его на балкон, чуть ли не поддерживая под мышки. Молодого красавца, залитого слезами, семеновцы встретили громкими криками: «Ура! императору Александру ура!» К ним присоединились измайловцы. Но преображенцы мрачно молчали.
Тотчас новому императору была подана карета, и он переехал в Зимний дворец; за ним последовали все придворные, собравшиеся к тому времени в замке. Вдовствующая императрица осталась в Михайловском.
Преображенцев начали уговаривать. Перед стоящим во фрунт полком поставили аналой, Евангелие, крест. Священник, генералы Тормасов, Уваров речи говорили, увещевали. Молчание. В чем дело? Не хотят другого царя? Быть может, никакого царя не хотят? Начальство стало тревожиться.
Наконец один из рядовых, Григорий Иванов, правофланговый, по секрету признался своему ротному командиру:
Ваше высокоблагородие, видели вы императора Павла Петровича взаправду умершим? Нет?.. Ну, так, не чудно ль: что тут приключится, коли мы присягнули бы, а старый-то царь вдруг оказался бы в здравии?
Пришлось нескольких солдат отрядить во дворец, показать тело умершего, хотя его только-только начали «убирать», а верней, перекрашивать: лейб-медик Роджерсон, Виллие и русские хирурги, врачи, художники, скульпторы трудились над лицом, чтобы пригладить, замазать, закрасить следы избиения. И когда преображенцы вернулись к полку, то ротный командир спросил рядового Григория Иванова, удалось ли ему увидеть покойника. Вправду он умер?