Он уставился прямо в зеркало налитыми кровью глазами глазами, которые были мне так знакомы, что вся моя грудь сжалась от тоски и страха. Он не мог видеть меня по ту сторону зеркала, хотя мы были практически с глазу на глаз.
По обе стороны от меня кто-то был, и мне не нужно было смотреть, чтобы убедиться, что по бокам от меня были Теодор и Баэль. Они смотрели вместе со мной, пока я наблюдала за Остином. Он открыл кран и лихорадочно ополоснул окровавленное лицо водой, позволив ей превратиться в розоватые капли, которые скопились на столешнице.
Я я не понимаю, дрожащим голосом прошептала я.
Кто-то схватил меня за руку и крепко сжал. Каким-то образом я поняла, что это Баэль. Он не сказал ни единого слова, просто держал меня своей крепкой хваткой, и в данный момент это было единственное, что удерживало меня на месте.
Тогда Теодор сказал:
Ты хотела посмотреть, так смотри.
Остин потянулся к чему-то за краном, его руки и плечи сильно дрожали, как будто он не мог их контролировать. Его дыхание было затрудненным, а глаза дикими и бешеными.
Он поднес к лицу большой кухонный нож. Лезвие было покрыто кровью, которая все еще стекала по всей длине его руки. Я втянула воздух, когда он опустил его под кран и начал отмывать дочиста.
Понимание поразило меня подобно удару молнии, затем боль разлилась по моему телу, наполняя меня ослепляющим жаром.
Я отшатнулась назад, и Баэль отпустил мою руку. Посмотрев вниз, я поняла, что снова одета в длинное белое платье. Я думала, что выбросила его навсегда. То, которое я никогда не планировала надеть снова.
Кровь текла из открытой раны у меня на животе, и я схватилась за нее, отчаянно пытаясь остановить поток. Она текла сквозь мои пальцы на пол. Меня охватила паника, и боль была такой острой, что я начала отрицать ее, мои конечности похолодели и онемели.
Снова взглянув в зеркало, я поняла, что больше не смотрю в свою ванную. Остин ушел, и вместо этого я заглянула в знакомую темную спальню с развевающимися белыми занавесками. Из открытых балконных дверей доносились громкая музыка, смех и звуки города.
И в самом центре кровати, тупо уставившись в потолок широко раскрытыми от ужаса глазами, зажимая кровавую рану на животе, лежалая.
Сообщать кому-либо, что он мертв, было утомительным занятием. Я делал это так много раз, что больше не хотел считать. Мория называла их «серыми лицами» душами умерших, которые действительно были серыми, безжизненными и пустыми.
Но не она. Нет, моя грустная девочка все еще была полна такой жизни, что я не мог удержаться. Внутри нее было отчаяние, страстное желание. Она была опьяняющей, и я был достаточно эгоистичен, чтобы использовать все имеющиеся у меня уловки, чтобы убедить ее остаться.
Триста лет долгий срок, чтобы быть одному в море душ, и с меня было достаточно. То, что раньше приводило меня в трепет, притупилось до тусклой искорки в тайниках моего сознания, и впервые я снова начал прикасаться к этому.
Даже сейчас я ощущал ее вкус на своем языке этот сладкий и в то же время солоноватый вкус. Ее кожа была совершенством, а ее губы вызывали у меня желание делать невыразимые вещи.
Трахать ее было неправильно с моей стороны. Я знал это, но мне было все равно, и я не жалел, что взял ее жестко и быстро, слушая ее стоны, в которых звучало мое имя. В конце концов, это она сделала выбор, и кто я такой, чтобы лишать ее удовольствия?
Мой член напрягся, когда я представил, как ее гибкое тело извивается на мне, как я сжимаю пальцами ее густые волосы, издавая греховные звуки, которые даже сейчас звучат у меня в ушах. Сигара, зажатая в моих губах, была далеко не такой сладкой, но она дала мне опору.
По палатке пробежал холодок. Это была моя личная комната отдыха, и единственным существом, кроме меня, имевшим доступ, был Тео. Он налил себе выпить у барной стойки, прежде чем направиться к креслу напротив шезлонга, на котором я растянулся. В чугунной плите рядом с нами горел небольшой огонь, и Лафайет дремал на спинке дивана. Теодор, как обычно, хмурился.
Так у тебя появятся морщины. Выпустив изо рта колечко дыма, я смотрел, как оно растекается по разделяющему нас пространству. Что тебя гложет, Тео? спросил я. Мой тон был едва ли не саркастичным.
Он вздохнул, отпивая из своего хрустального бокала.
Она не пошевелилась. Прошло достаточно времени, а души ждут.
Что-то похожее на волнение скрутило мой желудок, когда я представил ее там, сидящую перед зеркалом, неспособную оторваться от изображения собственного безжизненного тела, плавающего в луже крови.
Время здесь текло не так, как в мире живых. То, что на Перекрестке занимало дни, там было всего лишь часами. Мория отказалась покидать «Дом веселья», отказалась отойти от зеркала, и это означало, что в то время переход был приостановлен, и души становились все более взволнованными.
Перекресток работал как машина. Души приходили, а мы выводили их. Я был всего лишь одним из трех билетеров, которые проводили их, но из-за того, что Мория приклеилась к этому зеркалу, машина резко остановилась.
И все же мне не нравилась идея насильно увезти ее. Даже сейчас образ ее затравленных, разных глаз вспыхивал в моей голове, как самая печальная картина.