Вовка отдал Сергеичу упакованные плёнки, карты и вражеские деньги (но не просто так! Сказал: «Меняю на шуруповёрт, и чтоб с запасным аккумулятором!»), подарил мне ножик, похвастался остальными случайными обновками, угощал нас сухим американским мясом и сырокопчёной колбасой, которая пока ещё не отдавала пластиком, а вечером пригласил меня вроде как на прогулку и показал, где, если что, беретта прикопана.
И всё как будто бы потекло по-старому. И, наверное, оно бы вовсе не выглядело так душераздирающе, если бы я не знала, что скоро мы уедем насовсем. Эти дни стали для меня тяжёлыми. Гораздо тяжелее, чем я даже первоначально себе представляла. Я смотрела на радостное лицо бабушки и начинала плакать, пряталась к себе в комнату.
Бабушка переживала, списывала на нервное потрясение. А я сидела у себя, размазывала по лицу слёзы и продолжала методично составлять подробные инструкции для тех, кто останется. Очень не хотелось бы, чтобы тут без нас всё разъехалось и сползло до состояния заштатного свинарника.
Однако, вскоре произошло событие, от которого я резко перестала плакать, а начала страшно ругаться всякими ругательствами, которые можно было высказать публично, типа: «Жёваный крот!» «Чтоб вам там повылазило!» «С-с-с-сахар-сахар-сахар!» «Щучьи потроха!» и «Ах вы, рылозады перцептивные, каланхоэ вам в монокуляр!»
Повод был более чем.
Некто в нашем дорогом горкоме партии внезапно решил, что такое образцовое учреждение, как ДСЮНиОСХ «Шаман-камень» не может управляться психически нестабильным ребёнком. Матушку вызвали на заседание и там на неё, простите за тавтологию, наседали, чтобы она отписала право на управление «Шаманкой» областной юннатской станции, а уж они нам помогут. Пришлют своего директора филиала (о, уже филиала!), организуют широкую работу со школами (опять???) и вообще, всё здорово оформят.
Более того, горком, при поддержке инициативной группы (в этом месте я сильно насторожилась) планирует на объединённых площадях «Сибирского подворья» и «Шаман-камня» организовать международный советско-вьетнамский трудовой лагерь для подростков. И всё бы ничего, и даже здорово, вот только директором этого лагеря должна была стать какая-то их левая мадам.
Вот только чужих командиров нам в нашем хозяйстве не хватало!
Матушка, хоть и растерялась, но подписывать что-либо сразу отказалась, а поскорее приехала к нам со всеми этими новостями. Разнервничалась страшно, валерианку пила и дрожала руками.
Мы с Вовой, недолго думая, помчались к нашим «кураторам».
Сергей Сергеич, что происходит вежливо спросила я, с трудом дождавшись, когда дверь кабинета за нами закроется. Вы ж нам русским по белому обещали, что Шаманка за семьёй останется и вдруг? Какого хрена
Это инициатива не нашего ведомства, Сергеич явно встревожился. Посидите.
Постарайтесь узнать, что за бабу нам пропихивают! крикнул ему вслед Вова, Сергеич только махнул.
Он ушёл и вернулся через двадцать минут, я весь кабинет успела из угла в угол истоптать. Вид у нашего непроницаемого
куратора был не очень обнадёживающий.
Ну, что? спросил Вова.
Горком просил КГБ не вмешиваться в это дело. Говорят, это внутреннее, я поняла, что Сергеич прямо растерян. И у нас нет никаких формальных оснований, чтобы он слегка обескураженно развёл руками.
А фамилию-то? поторопил Вовка. Узнали?
Какая-то исполнительница среднего звена, Сергеич пожал плечами. До сих пор в нашем деле не фигурировала. Говорят, экономист со стажем. Некто Зарипова, Нелли Фёдоровна
Я возмущённо раскрыла рот, дабы возвестить, в каком гробу мы видали навязанных нам экономистов, но Вова успел вперёд меня. Что он сперва говорил, я процитировать не смогу: не запомнила в подробностях, да и неприличное оно. А в конце:
Исполнение нашего договора откладывается. На тот срок, пока мы не решим эту проблему. Пошли!
«Пошли!» это, понятно, мне.
Я, честно говоря, опасалась, что нас сейчас остановят и в какой-нибудь комнатушке снова запрут, но никто нам в выходе не препятствовал.
Ты что, знаешь, что за тётка? пропыхтела я, пока бежала за мужем по лестнице.
Знаю. Материна подружка, работали они вместе.
Да блин!
И куда мы? спросила я, устраиваясь на багажнике мотовелика.
Для начала, к деду.
О Вовкином дедушке и способе решения им отдельных проблем (когда какое-то начальство внезапно переставало воспринимать здравые аргументы) я была наслышана. Дед Петя надевал свой специальный костюм не с орденскими планками, а прямо с орденами и медалями, тяжёлый и сияющий, как иконостас. Если Пётр Васильевич в таком виде шёл по деревенской улице, народ заранее ожидал новостей о том, что кто-то из руководства сильно сегодня вспотеет.
С дедом и баб Лёлей Вова поговорил обстоятельно. От них же позвонил отцу и супружнице его, Марии Степановне.
Дальше события, к моему изумлению, совершенно вышли из-под нашего контроля. Пётр Васильевич привёз нас домой и переговорил с нашей бабушкой, и эти двое пенсионеров сумели организовать и собрать вокруг себя несколько ветеранских советов. К тому моменту как сияющая орденами толпа чётким строем вошла в здание Горкома, Мария Степановна уже успела прислать развёрнутое письмо от имени ВНИИОК, в котором говорилось о недопустимости столь высокомерного и пренебрежительного отношения к экспериментальному подворью и оно было уже опубликовано в «Восточке» и послужило ветеранской группе ударным тараном.