Раздался успокаивающий немолодой голос, и из-за угла появился довольно возрастной седоватый батюшка.
Фу, бля**, совершенно искренне выдохнул я, так и обосраться можно
Как ты говорил? поражённо спросил священник. Чёрная ряса, крест точно, священник, двух мнений быть не может.
Я говорю, испугался сильно, культурно перевёл я.
Он непонимающе оглянулся:
А как ты приехал? Ты русский? Где твой группа?
Я вздохнул и перетряс в голове мысли:
Батюшка, я хочу исповедаться.
Ни один нормальный священник никогда и никому не расскажет то, что услышал на исповеди. Кроме того, мне действительно страшно захотелось с кем-то поговорить.
А он смотрел на меня и очевидно воспринимал ситуацию как нечто сюрреалистичное.
Исповедь?
Да.
Он кивнул:
О-кей! М-м одна минута. Я открывал церковь.
Внутри храм был необычно маленький. Священник прошёл к небольшой скошенной тумбочке, надел на шею длинную тканевую полосу (не помню, как она называется) и сделал приглашающий жест.
Я должен спросил. Ты есть крещёный?
Я подумал:
Вообще да. Но не знаю, считается ли это в этом мире.
Я плохо понимал ты.
Давайте, батюшка, я вам расскажу по порядку
Разговаривали мы долго и подробно. Некоторые вещи дались трудно язык у него был сильно упрощённый, так скажем. Да и не мудрено русской была прабабка, из тех ещё, старых поселенцев, язык сохранялся в семье, насколько это возможно. Так или иначе, в конце он накрыл этой узкой тканью мою голову и сказал положенные слова. Исповедь состоялась.
Батюшка снова повесил свой шарфик на гвоздик и приглашающе махнул рукой:
Сейчас ты ходил мой дом. Кушал, о-кей?
Против идеи покушать я ничего против не имел. Мы посидели с отцом Алексеем ещё, неформально, так скажем. Там я и узнал про бабушку, и что церковка стоит тут со времён первых русских поселенцев, а вокруг маленький индейский посёлок Эклутна, который с тех же времён поддерживает православие. Он с совершенно детским любопытством расспрашивал меня про будущее. Я рассказывал. Что-то было страшное, и отец Алексей искренне ужасался. Что-то смешное, и смеялся он также искренне. Хороший дед, душевный. В очередной раз поставив на газовую плиточку чайник, он присел напротив и озабоченно нахмурился:
Владимир, ты первый русский из Россия, который я видел за весь свой жизнь. И твой история удивительный. Я не сердился, что ты хотел забрал май байк. Но я должен говорил: нельзя ходил на Юкон. Опасно. Дикий место. Там твой смерть.
Я должен.
А что я ещё скажу?
Он тяжко вздохнул, глядя на сложенные на столе руки:
Господь судил, чтобы ты оказался там, в свой место, Россия. Значит, так надо.
Он решительно встал и дёрнул бородой:
Есть человек Рядом. Надо ходил.
А увидят меня? резонно спросил я.
Батюшка нахмурился:
О-кей!
В соседней комнате стоял телефон, священник вышел и с кем-то коротко переговорил. Буквально через пять минут (должно быть, реально рядом) к крыльцу подкатил слегка потрёпанный джип «Вранглер», из которого вылез не сильно молодой индеец типичного здесь вида джинсы, ковбойка на футболку, длинные чёрные волосы, собранные в хвост, бейсболка. На слегка усушенного Стивена Сигала похож, только потемнее. Был представлен мне как Герман Кашеваров. Вот это внезапно!
В маленькой кухне священника происходили трёхсторонние переговоры.
У Герман есть самолёт. Маленький, может садился на воду. Куда, ты говорил, надо полетел?
Я, не очень рассчитывая на точность взаимных переводов, достал карту и потыкал карандашом в островки посередине Берингова пролива. Между островками была обозначена граница, значит, с восточного до наших вод будет ближе всего. Напрямую от берега до берега вообще четыре километра. А если и промахнёшься, так или иначе
упрёшься в материк. С какой-то точки зрения этот вариант был даже предпочтительнее, лишь бы погода не подкачала.
Но индеец Герман меня разочаровал.
Он говорил: нельзя, перевёл батюшка.
Не дотянет?
Нет. Летел может. Остров нельзя. Там закрытый место, арестовал самолёт. Можно рядом с Уэйлс. Маленько в сторона.
Если не считать того крошечного островка, который на американской карте был отмечен как Little Diomede, Уэйлс был ближайшей к России точкой.
Пойдёт! обрадовался я.
Только он не хотел, чтобы заправляться там. Надо, чтобы брал канистра. Я дал деньги на заправка.
Ну, уж нет, батя! Ты и так молодец. Деньги у меня есть. Сколько надо?
Не надо, Владимир. Там сто тридцать сто сорок долларс.
В оба конца?
Как?
Ну, туда и обратно хватит?
Да-да, хватит. Я платил.
Нормально! Похоже, бензин тут сильно дешевле, чем на горной трассе. Или самолётик экономичный? Однако на этот раз совесть возмутилась и наотрез отказалась оббирать пожилого батюшку.
Я выложил на стол пару сотенных:
Тогда вот. Это пожертвование, на храм.
Священник посмотрел на меня внимательно и кивнул.
Пусть так. Хорошо. Наша община молился за тебя.
А это за работу, Герману, я выложил на стол ещё сотенную. Хотелось, чтобы довезли с душой, а не как куль картошки.
Индеец Герман был невозмутим, но, кажется, остался доволен сделкой.
Потом мы ждали, пока Герман утрясёт вопросы с топливом. Я тем временем дощёлкал вставленную в «Кодак» плёнку отца Алексея на фоне храма сфотографировал, и кладбище, и даже собак упаковал цилиндрик в фирменной кодаковской оболочке в очередной презерватив (батюшка наблюдал за манипуляциями с живым любопытством). Вставил плёнку новую. Много ещё осталось, восемь коробочек. И даже душ по-быстрому успел принять, а то пылища прям по коже катается. Заодно, извините за подробности, сменил трусы-носки. С остальным, к сожалению, пришлось обойтись очередным выхлопыванием.