А каковы они, большевики, из себя-то? веря и не веря богатому соседу, спросил Ознобишин. Ведь, чай, тоже люди
Известно, без креста на вороту, ответил Гурнов. Слыхал небось: диктатура пролетариата? Что это такое? Рабочему все, а крестьянину шиш. Лапу грызи. Вник? То-то. Ну, я побегу других упредить
Когда землю окутали слегка морозные сумерки, Клим с женой вышли
на задворки своей избенки. Там, среди разросшегося бурьяна, вырыли глубокую яму, в которую осторожно, словно младенцев, положили мешок ржи и мешок ячменя. Притрусив мешки яровой соломой, яму забросали землей, а поверх нее подопревшей картофельной ботвой. Клим, считавший себя расчетливым, берег ячмень на семена, а рожь на самые черные дни, которые наступают во второй половине зимы.
«Спасибо соседу башковит, подумал Ознобишин, закончив работу. Пущай теперь большевики ищут».
Продовольственный отряд прибыл в село только под вечер следующего дня. В пути на одном из глухих волоков бойцам пришлось отстреливаться от кулацкой засады.
Комиссар отряда среднего роста худощавый мужчина из рабочих, лет тридцати, не откладывая дела в долгий ящик, решил сразу же собрать сельчан на сходку. Посланные нарочные обстукали подоконники добротных пятистенков, домов из кондовых бревен и крытых соломой хибар.
Крестьяне неохотно собирались к трухлявой часовенке, стоявшей посередь села, искоса посматривая на бойцов отряда с трехлинейками за спинами. Невдалеке, у прясла несколько груженных зерном и порожних подвод.
«Такие же люди, как все прочие», к удивлению своему отметил Клим Ознобишин, разглядывая продотрядовцев. Большинство бойцов были одеты в гражданскую одежду, несколько человек носили солдатские шинели, папахи и лишь двое ходили в комиссарских кожаных куртках.
К крестьянам с краткой речью обратился комиссар отряда.
Его голос с чуть заметной хрипотцой, хотя и был негромок, но слышен всем. Он говорил о великой революции, о Ленине защитнике и друге крестьян, о кровавой битве, которую ведет молодое советское государство с интервенцией и контрреволюцией, об истощенных рабочих, кующих у станков победу, и умирающих в городах от голода детишках.
Хлеб это жизнь республики, жизнь детей и наше с вами будущее, заканчивая выступление, сказал комиссар. Поэтому мы просим вас сдать государству излишки зерна. Они кое у кого из вас есть. И немалые. Принимать хлеб будем здесь с восьми утра. Вопросы будут?
Будут, гражданин начальник, выкрикнул из толпы Васька Шмаков, рябой молодой мужик, недавно отделившийся от кулака-отца По фунту с нищей души, али более товарищи большевики запрашивают?
Комиссар не удостоил Ваську ответом. Тот почувствовал, что его шуточка нисколько не задела продотрядовцев, не вызвала ни одобрения, ни даже улыбок сельчан, зло прошипел:
Привезем, ждите
И все же, вопреки предсказаниям Васьки Шмакова, хлеб привозили. Но что это был за хлеб? Кто мешок привезет, кто два. Бедняцкий горький хлеб, но сдаваемый, это чувствовал комиссар, от чистого сердца.
Кулаки же, а их в селе было много, решили сгноить зерно, но не сдать ни фунта.
Будем хлеб искать, сказал комиссар. Конфисковать, соблюдая революционную законность.
Начали обходить дворы побогаче. У комиссара был список, у кого из сельчан сколько имеется земли и, значит, по нему можно судить о зажиточности. Но обыск в первом же богатом доме не дал желаемых результатов. Хозяин еще накануне ночью спрятал зерно в ближайшем, заросшем вереском овраге.
Значит, излишков хлеба нет? спросил комиссар кулака.
Видит бог.
Подошли к следующему пятистенку. В нем тоже излишков не оказалось. Уже хотели следовать дальше, как один из продотрядовцев, только что вернувшись с улицы, что-то на ухо шепнул комиссару.
Хорошо, кивнул комиссар. Проверьте.
Несколько бойцов, прихватив в сенцах хозяйскую лопату, направились на задворки. Там они и обнаружили около пятидесяти мешков ржи и ячменя, зарытых в землю.
Видит бог, хлеб есть, озорно подмигнул комиссар трясущемуся от бессильной злобы хозяину.
Безбожники! Антихристы! кричал кулак, видя, как грузят мешки с зерном на подводы.
Ты, дядя, потише, пригрозил ему один из бойцов. Люди с голоду пухнут, а ты хлеб зарыл.
Следующим был дом одноглазого Ефима Гурнова. В нем продотрядовцы почему-то задержались недолго, а сразу направились на задворки дома Клима Ознобишина. «Все, теперь я пропал, упало сердце Клима. Арестуют, а семья умрет с голоду». Но все-таки Клим, помедлив, решил выйти к продотрядовцам. Чему быть, того не миновать. На задворках он увидел улыбающихся бойцов, разрытую яму, а в ней два захороненных им, Ознобишиным, мешка зерна.
И это у тебя все? спросил комиссар.
Все, опустил голову Клим.
Зачем же прятал?
Клим молчал.
Н-да, помрачнел комиссар. Детей много?
Хватает.
Так ведь этого добра на еду до весны не хватит, показал на мешки комиссар.
Клим кивнул.
А сеять что весной будешь?
Ознобишин развел руками.
Пошли, товарищи, сказал комиссар бойцам.
«А ведь это соседушка на меня показал, чтоб отвести удар от себя, догадался Клим. Вот почему они в его дому долго не задерживались». Что-то непонятное творилось вокруг Ознобишина. Эти страшные большевики оказались вовсе не такими, как о них рассказывают. Ефим-то, Ефимушка-то