Я так и не понял, с чего вдруг у старосты и остальных жителей деревни к этим беднягам такое отношение. Следовало разобраться. Когда Гун Чжэн, бормоча что-то себе под нос, ушёл вместе с помощником, опер потребовал от «директора» рассказать про «станцию утешения».
Глава 8
Директор попросил нас рассаживаться в креслах, но мы демонстративно заняли стулья, давая понять, что не в гости пришли, а по делу.
Рассказывайте, что тут было.
Полукровка ничего скрывать не стал. Сообщил, что «станция утешения» была открыта в 1937 году через пять лет после оккупации Харбина. Здесь неподалёку разместилась японская военная часть, и её командир решил, что будет полезно организовать на окраине деревни Эрренбан «станцию утешения» для его солдат. Однажды приехал грузовик с солдатами, они выбросили из этого амбара всё содержимое, окружили. Дальше привезли откуда-то рабочих, заставили всё переоборудовать. Потом их увезли, вместо них прибыли женщины в количестве тридцати. Самой младшей было одиннадцать, старшей двадцать восемь.
При этих словах я прочистил горло, так сильно захотелось ту мразь японскую, которая это придумала, поставить к стенке. Но не расстрелять, а достать катану и порубить в капусту. Медленно, чтобы долго мучился, как те несчастные. Добролюбов тоже скрипнул зубами и провёл рукой по кобуре пистолета. Полукровка, заметив, съёжился.
Лишь один Кейдзо оставался внешне совершенно невозмутимым. То ли тема с «женщинами для утешения» его нисколько не трогала, то ли он так прекрасно умеет держать себя в руках. Мне хотелось верить во второе, поскольку если не так, то нам с ним не по пути. Это значит, что он такая же японская сволочь, как и те, кто эти «станции» придумал. Я знаю, что традиция создавать публичные дома поблизости от военных частей уходит корнями в далёкую древность. Они существовали, наверное, со времён Древнего Египта. Но есть капитальная разница. Одно дело, когда шлюхи сами идут на такую работу, и совсем другое когда оккупанты насильно заставляют этим заниматься местных женщин другой национальности.
Эта станция, судя по рассказу Лэя Юньчжана, просуществовала восемь лет. За это время через неё прошло несколько сотен «женщин для утешения» разных возрастов. Но ни одна отсюда не уходила по собственной воле. Одни добровольно уходили из жизни, не вынося мучений. Другие умирали от болезней. Третьи от последствий абортов. Ещё были те, кто сошёл с ума, пытался бежать Путь их заканчивался на кладбище в паре километров отсюда, в тайге. Там и хоронили несчастных, запретив местным жителям даже приближаться.
Когда полукровка закончил, то посмотрел на нас испуганно и с надеждой, робко спросил:
Господа военные, а что со мной будет?
Судить тебя будут, твёрдо ответил Добролюбов.
Но по каким законам?
Китайским.
А разве такие есть? Может, по японским? поинтересовался Лэй Юньчжан.
Я прищурился, глядя на его влажную от пота хитрую толстую физиономию. Вот жучара! Знает же, что ему, коль по японским законам судить, ничего не будет. Он же не владелец, не организатор. Простой исполнитель чужой воли.
Вот хрен тебе по всей морде, сказал я по-русски.
Кейдзо уставился на меня:
Я не смогу это перевести.
И не надо. Скажи, народ его судить будет. Жители Эрренбана, сказал я бывшему шпиону. Как решат, так и будет.
Японец перевёл, и Лэй Юньчжан неожиданно выскочил из-за стола, заставив Добролюбова снова цапнуть рукой кобуру. Но полукровка не собирался нападать на троих вооружённых мужчин. Он лишь бухнулся перед Серёгой на колени, обхватил его пыльные сапоги, стал целовать их, роняя слёзы пополам с соплями, и причитать что-то.
Какого чёрта ему надо? возмутился Добролюбов, вытянув ноги из объятий бывшего директора и сделав шаг назад.
Помиловать просит.
Скажи ему ещё раз: народ решать будет. Не мы.
Так-то оно так, рассудительно сказал Кейдзо. Но у меня другое предложение.
Мы уставились на него с опером.
Возьмём его с собой. В качестве проводника.
Ты спроси его сначала, может, он жопу дальше этого амбара и не перемещал, бросил я. Наверняка сидел тут, как клоп, жрал, спал и пользовал своих подопечных, сволочь. Вообще-то,
если по-хорошему, надо бы его на ноль помножить. Редкая же мразота, сразу видно.
Кейдзо прав, неожиданно заступился командир. Спроси, давай.
Японец потребовал, чтобы Лэй Юньчжан прекратил истерику. Тот понуро, как побитый пёс, вернулся на место, утёр мокрое лицо. Они стали говорить, и Кейдзо потом перевёл.
Он согласен стать нашим проводником. Только спрашивает: что мы хотим найти?
Ага, так мы сразу ему и сказали, сволочи этой, проворчал я.
Скажи, что ищем упавший в реку вагон. Мол, ехал там один важный человек, надо его найти и предать земле с почестями, тут же придумал легенду Добролюбов.
Кейдзо передаёт, мы с командиром молча наблюдаем. Видим, как лицо Лэя Юньчжана светлеет, словно ему смертную казнь заменили условным сроком. Он что-то быстро лопочет, и даже я начинаю понимать некоторые выражения, поскольку на нервной почве полукровка переходит на японский язык. Видимо, очень старается угодить «Кейдзо-сан», как он теперь называет бывшего шпиона. «Быстро спелись», думаю про них. И снова накрывает волна недоверия. Но стараюсь на неё внимания не обращать. Если что, вдвоём с Серёгой справимся, не впервой.