Ребе тем временем извлёк из ящика большую лупу в медной оправе и стал рассматривать переплёт, едва не водя по нему своим морщинистым носом. Потом удовлетворённо поцокал языком, поставил фолиант на ребро и занялся корешком. Отложил лупу в сторону, пробежался пальцами по инструментам в несессере и выбрал один небольшой нож с тонким очень узким лезвием на костяной ручке.
так-с, посмотрим, посмотрим он подцепил лезвием один из серебряных уголков и аккуратно отделил его от переплёта. Потом повторил ту же операцию с остальными. При помощи другого лезвия нащупал почти незаметную щель глазу в торце переплётной крышки, нажал и та к моему удивлению расслоилась надвое, открыв взору спрятанный внутри лист тёмного, в пятнах, явно очень старого пергамента.
Ну вот ребе Бен-Цион удовлетворённо закивал. Я сразу понял, что тут должно быть нечто вроде тайника.
Он взял пергамент и пододвинул поближе настольную лампу. Тэк-с, написано на арамейском, причём часть текста это собственно арамейские письмена, часть так называемое «квадратное письмо», его и сейчас используют при переписывании наших священных текстов. А вот с остальным хуже это анаграммы, причём составлены они большим знатоком Каббалы
Он посмотрел на меня поверх очков глаза у него были бледно-голубые, водянистые.
Придётся подождать, молодой человек. В такой головоломке с налёту не очень-то разберёшься.
И часто у тебя такое бывает? спросила Татьяна. Она сидела на подоконнике и болтала ножкой. За распахнутым окошком кровянел на фоне жёлтого палестинского неба закат завтрашний день обещал быть ветреным. Народу перед монастырём Сестёр Сиона, куда выходили окна снятой нами крошечной квартиры, почти не было торговцы давно свернули свои лотки, и только маленькая кучка греков что-то обсуждала, стоя возле каменного кольца давно пересохшего колодца в самой середине площади.
Ну. Раньше, когда восстанавливал память после амнезии, случалось довольно часто. ответил я. Потом прекратилось, как отрезало и вот, недавно началось снова. Первый раз ещё в коммуне, второй в Константинополе на пристани.
То-то ты тогда побледнел, как мел. хмыкнула Татьяна. Я решила, что тебе дурно, но переспрашивать не стала. Ты ж у нас шибко самостоятельный, захочешь сам скажешь.
Ну вот, опять не может без подколки! Впрочем, сам виноват, так и не поговорил с ней, тяну
А раньше почему нам не говорил о своих видениях? осведомился Марк.
А смысл? я пожал плечами. Говорю же, в те разы не было ничего конкретного. Так, картинки не слишком связанные одна с другой. Я даже дума, что это нервы шалят, вот и не стал вас тревожить по пустякам.
А сейчас, значит, решил всё же потревожить?
Я кивнул.
Сейчас решил. Потому как из
(и неважно, к какой из конфессий они принадлежат католики, православные, армянской церкви), давно уже спят, даже собаки не гавкают тишина, благодать, покой! А вот мне никак не спится: уже битый час, как сижу на подоконнике у распахнутого настежь окошка, выходящего всё на ту же площадь, и бездумно смотрю на рукав Млечного Пути, повисший над шпилем церкви монастыря Сестёр Сиона. Вот так же, наверное, сияли они над козьими стадами, которые гуртовали на ночь ветхозаветные пастыри. Или над гребнястыми шлемами римских легионеров, чьи калиги взбивали по ночной прохладце жёлтую пыль на дорогах Иудеи. А однажды засияла среди на этом небосклоне Вифлеемская звезда, призывая волхвов в один покосившийся амбар близ города Вифлеема.
Я помотал головой. Очарование ночи развеялось.
Может, если хорошенько замёрзнуть на ночной прохладце, потянет-таки в постель? Хотя откуда прохлада здесь, в Святой Земле, хотя бы и под конец ноября?..
Позади зашуршало. Я обернулся Татьяна.
Тоже не спится?
Она не ответила пододвинула к окошку табурет и уселась, сложив руки на коленях, едва прикрытых курткой, накинутой поверх ночной рубашки. На меня ноль внимания.
Куртки цвета песчаного хаки, как и прочие обновки, выдержанные в британском колониальном стиле, мы приобрели вчера утром в магазинчике готового платья на другой стороне площади. Я не удержался и кроме бриджей, френча и рубашки с накладными карманами, высоких башмаков и фасонистых, твёрдых, как дерево, краг (здесь такие обожают носить шоферы) купил ещё и пробковый тропический шлем. К нему бы ещё стек под мышку, кобуру с револьвером на пояс и пожалте, готов носитель «Бремени Белого Человека».
Впрочем, «браунинг» тоже пойдёт. С вечера я тщательно его вычистил неизвестно, что за стволы выдаст нам завтра «Прыгун», свой, он как-то надёжнее
Тоскуешь по своей Елене Андреевне? спросила Татьяна.
вот тебе раз! Лучше б уж молчала, в самом деле
Тебе-то что за забота? я поспешно нацепил на физиономию гримасу удивления. Да и ерунда это всё, с чего мне о ней тосковать?
Так-таки и ерунда? моя собеседница прищурилась. думаешь, не знаю, что ты в Харькове, когда мы в аэроклуб ездили, каждую ночь к ней удирал? А потом, уже в коммуне, запирались у неё в комнате и ворковали, как два голубка
И кто ещё заметил? я сделал жалкую попытку выдержать фасон. Девушка усмехнулась.
Не бойся, кому не надо те не заметили. Только мне не ври, больше, хорошо? Тем более, что врать ты всё равно не умеешь.