Застучало в висках, в голове страшным вихрем помчались мысли.
Как это было?.. Когда?.. Где?.. Потому что было Точно было Он сжал зубы, ногти до боли впились в ладони рук:
Вспомнить вспомнить Я должен вспомнить
Натянутые нервы, казалось, дрожали от напряжения. Мысли разлетались в клочья, в бесформенную белую пену, как вода на мельничном колесе, и едва различимым туманным контуром начали вырисовываться черты Мягкий овал лица Полуулыбка, светлые волосы и наконец глаза, темные, глубокие, неразгаданные
Из пересохшей гортани Антония Косибы сдавленно вырвалось незнакомое, но такое близкое, такое дорогое имя:
Беата
С изумлением и надеждой он повторил его еще раз. Он чувствовал, что в нем происходит какая-то борьба, открывается нечто неизмеримо важное. Еще секунда, и перед ним откроется большая тайна
Он весь собрался, сжался
Вдруг за окнами тишину прорезал резкий, пронзительный крик птицы. Один, второй, третий
Антоний вскочил и в первое мгновение не мог сообразить, что случилось, но спустя несколько минут до него дошло:
Зоня зарезала куру белую куру Значит, полночь
Он быстро приблизился к Марысе. Как мог он оставить ее так надолго! Он прикоснулся к ее руке, щеке, потрогал лоб, проверил пульс, прислушался к дыханию.
Сомнений не было: температура спадала, причем резко спадала. Щеки и ладони были едва теплыми.
Она стынет, это конец, лихорадочно подумал он.
Не теряя ни минуты, Антоний развел в печи огонь и приготовил отвар из трав для поддержания сердца. Влил три ложечки в рот Марысе. Спустя час ему показалось, что пульс стал более наполненным и ровным. Знахарь повторно дал больной порцию отвара.
Прошло еще четверть часа, и Марыся открыла глаза. Тяжелые веки опустились и снова поднялись. Ее губы что-то безмолвно произнесли и сложились в улыбку. Глаза смотрели осмысленно.
Знахарь
у меня обед, заметил доктор. Может быть, поедем на мельницу часика через два?
Нет, пан доктор. Обыск будет произведен сейчас. Если вы хотите присутствовать
Хорошо, я еду с вами.
Земек вызвал одного из своих подчиненных и распорядился найти фурманку.
На мельнице не ожидали приезда гостей. Жизнь текла своим чередом, с той лишь разницей, что Антоний сейчас почти не приходил работать на мельницу, меньше принимал больных, да и тех осматривал во дворе, а в дождливые дни в сенях, не впуская в избу.
В избе на чисто застеленной постели лежала Марыся. Девушка выздоравливала удивительно быстро. Жизнеспособность молодого организма сделала свое дело. Послеоперационная рана хорошо заживала, появился аппетит. Первоначальные опасения знахаря, что последствия несчастного случая проявятся в различных осложнениях, оказались, к счастью, напрасными. Она свободно двигала руками, плечевые суставы и ноги тоже не вызывали тревоги. Видимо, мозг не был затронут, поэтому острота слуха и зрения осталась прежней, а говорила она все тем же звонким голосом, проводя целые дни в беседах со своим опекуном.
Когда она пришла в сознание, ее первый вопрос был о Лешеке. Услышав, что у него нет серьезных повреждений и родители отправили его на лечение за границу, она с облегчением вздохнула:
Только бы он поправился!
Как они попали в катастрофу, она не помнила, не заметила, чтобы что-то лежало на дороге, но знала, что они ехали довольно быстро. Память сохранила лишь визг тормозов, ощущение полета и темноту. Очнувшись, она не могла понять, почему находится в незнакомой избе, а не на мотоцикле в зарослях, не могла представить, что была на волосок от смерти. Антоний Косиба не обмолвился ни словом о трагичной борьбе за ее жизнь, не объяснил, какие серьезные и тяжелые травмы она получила.
У тебя, голубка, на затылке сломана одна косточка, и поэтому пришлось сделать тебе такую неудобную перевязку. Но, ради Бога, золотце, не поворачивай, не старайся поворачивать голову, потому что можешь нарушить срастание.
Марыся поклялась слушаться его, но уже назавтра начала допытываться, скоро ли ей можно будет вставать.
Какое-то время нужно полежать, уклончиво отвечал знахарь.
Он знал, что для окончательного заживления потребуется не менее двух месяцев, но не хотел ее огорчать. Но, когда она пожаловалась, что потеряет место у пани Шкопковой, если будет лежать дольше, он прикрикнул на нее:
Не искушай судьбу, девочка! Благодари Бога, что жива осталась, а меня слушай, иначе накличешь беду.
Хорошо, хорошо, дорогой дядя Антоний, улыбалась она, смиренно складывая руки. Не сердись!
Я не сержусь! устыдился он. Как я могу сердиться на тебя, солнышко ты мое!
Столько хлопот из-за меня
Какие же это хлопоты, возмутился знахарь. Это для меня самая большая радость. А к пани Шкопковой даже не думай возвращаться.
Почему?
А зачем тебе, голубка моя?.. Вот выздоровеешь и останешься у меня Знахарь улыбнулся и добавил:
Если захочешь, конечно.
Забота о Марысе была не в тягость Антонию; он нежно и бережно ухаживал за ней день и ночь, и эти хлопоты доставляли ему радость. Ежедневно он брал ее на руки, переносил на свою кровать в альков, а ее постель старательно перестилал; каждый день полотенцем, смоченным в теплой воде, обтирал ей лицо и руки, кормил с ложечки, как малого ребенка.