Это несколько огорчило Ванду, так как следовало в принципе изменить направление, что значительно ослабляло выразительность.
Ты знаешь, мой дорогой, сказала она, сворачивая корректуру, у меня нет желания вносить эти изменения.
Однако, мне кажется, они необходимы.
Ах, наверняка никто не заметит этого. Собственно, кто у нас читал Массинса или Хебинга?!
Ну, например, хотя бы я.
Ты один.
Я думаю найдутся и другие, настаивал он.
Ванда пожала плечами:
Я читала это сегодня Бернарду, и если он не заметил
Марьян примирительно кивнул головой:
Как хочешь. Я не сомневаюсь, что ты лучше меня знаешь, что у нас читают. Шавловский, однако, не может служить примером по той простой причине, что он вообще ничего не читает.
Преувеличиваешь, спокойно заметила Ванда.
Ничуть. Я не отрицаю, что когда-то он что-нибудь прочел, может быть, поэтому знает некоторые труды Хебинга, но ни Массинса и никого из более современных авторов не коснулся. Твой муж придерживается мнения, что Бернард читает только свои книги. Ему зачтется это на том свете как добровольное умерщвление. Но я хотел обратить твое внимание на эту избитую фразу: на том свете. Не заметила ли ты, что это звучит подобно патриотической декларации наших парней пограничных областей? Когда их спрашивают национальность, они отвечают: местные. То же самое мы встречаем у многих племен, находящихся на низком уровне культуры: у индейцев, негров, эскимосов. Примитивизм нашего ума я говорю о людях интеллигентных отчетливо выражается трюизмом о «том свете». У мужиков ответ типа «местные» мы называем узостью горизонта, а у себя сокращением комплекса понятий. Но самое интересное заключается в том, что мы действительно «местные», «здешние» в жизни, во времени, в пространстве, и это самое мудрое определение существования человека.
Ванда внимательно слушала со своим очаровательным выражением сосредоточенности в глазах.
Ты знаешь, Map, сказала она спустя какое-то время, как Щедронь определяет вас обоих?
Нас, это значит?..
Ну, не обижайся, тебя и Бернарда.
Это меня не оскорбляет. Чего ради, пожал он плечами. Я даже с лифтером нашел бы общий язык.
Так вот Щедронь говорит, что Дзевановский все знает, но утверждает, что ничего не понимает, зато Шавловский ничего не понимает, а твердит, что знает все.
Она тихо рассмеялась и поцеловала его в лоб:
До свидания, Map, приди за мной в кафе.
Хорошо. А Хебинга лучше вычеркнуть.
Я посмотрю, кивнула она головой и вышла.
Щедронь, однако, хорошо ее знал, во всяком случае, некоторые черты. Имея пристрастие к абстрактным темам, она сводила все к фактам, к действительности, к предметности. Марьян, конечно, не соглашался с мнением ее мужа о том, что Ванда неспособна понять абстракцию. Это было преувеличением. Но в ней, вероятно, был заключен своего рода мыслительный утилитаризм. Бесполезность работы интеллекта находилась вне границы ее возможностей.
«А какая же та?» подумал он об Анне и поймал себя на слове «та». Зачем ему потребовалось определение именно ее. Может быть, как противопоставление?..
Одновременно ему в голову пришла мысль, что Анна может зайти в кафе, чтобы встретиться с Вандой, и это было бы так мило. Достаточно поднять трубку телефона и позвонить в «Мундус», а затем спросить, не хотелось ли бы ей встретиться. Если она удивится, нет ничего проще, чем сказать ей прямо:
Потому что я хотел бы вас увидеть.
Почему именно меня и почему именно вы? спросит Анна.
На это он не смог бы ответить. А хотелось ему по многим причинам, и невозможно определить, какая из них главная, какая существенная Он подошел к аппарату и положил на него руку. В конце концов, во всем этом нет ничего неприличного
Он поднял трубку, но когда телефонистка ответила, отказался от намерения.
Извините, сказал он, я просто так
С каким номером?.. нетерпеливо зазвенел в мембране голос.
Не нужно, извините.
Только время отнимают! гневно ответила телефонистка.
Марьян поспешно положил трубку. Этот мелкий и смешной инцидент вывел его из равновесия. Следовало сразу нажать на рычаг и ничего не отвечать. Следовало вообще не поднимать трубку. Эта нелепая мания оправдываться Желание оправдаться, разумеется, возникает из чувства стыда, ведь стыдно за отсутствие своего решения и постоянное отступление.
Он посмотрел в зеркало и убедился, что покраснел. Эта ничтожная и почти безличная компрометация уже возбудила его. Каждый подобный случай способствовал параличу воли, неосознанному страху перед каким-то действием. Он лег и возвратился к чтению «Дневников» Манон Ролан де Ла Платьер. Ролан де Ла Платьер лишил себя жизни в тот день, когда узнал, что гильотинировали его любимую жену, которой было в то время около пятидесяти лет. Это любовь, а любовь это жертвенность и утрата себя Это жертва. Он не способен на это. У Манон Ролан были пламенные глаза, которые пленяли мужчин, и пылкий темперамент, а кроме того, железная воля. Пани Анна Лещева совершенно иная. Он прикрыл глаза и попытался представить ее образ в сером изящном костюме Ее мир другой. Манон владела собой. Ванда спокойна совсем иначе. Это покой дионеи, покой паучьих сетей, интенсивный покой мрака, в котором безгласно что-то происходит. А покой Анны?.. Он не мог этого определить.