Можешь ошибиться, приятель.
Могу, но не хочу.
Не всегда в человеке отсутствует то, чего он не высказывает или не умеет высказать. Не каждый сумеет словами выразить свои мысли, чувства или ощущения
Емел пожал плечами.
Опираясь на твою гипотезу, можно предположить, что пырей, улитка и головка капусты испытывают удивительные чувства восторга, слушая концерт бемоль Шопена. Нет, далинг. Извини, но я не могу согласиться с такой концепцией. Позволь мне в дальнейшем опираться только на свой опыт. Если кому-нибудь запихивают шпильку в самую мягкую часть тела на глубину нескольких сантиметров, а этот кто-то ни голосом, ни выражением лица не выказывает этого, я сделаю вид, что не заметил. Если я обращаюсь к кому-нибудь на чистом английском: "Ву зет, мон шер, ле пле репрезентабль крета о мон" (франц. "Вы, дорогой мой, самый представительный кретин, каких я знал"), а он мне на это отвечает, что у него нет с собой спичек, я останусь при своем мнении, что итальянский язык не его родной. Иначе проверить нельзя. А, собственно, на кой черт я должен искать другой способ? Если такой лапотник выходит ранним утром из дому и видит пурпурный восход солнца, стелющийся туман, слегка волнующееся море хлебов и вместо того, чтобы остановиться с открытым от восторга ртом, кричит: "Ну, опять свиньи мне всю цибулю перерыли!" так прости меня, граф, но я не вижу никаких доказательств того, что он увидел восход солнца. Какой-то тип в древности сказал: "Сколько языков ты знаешь, столько раз ты человек". Я бы изменил это: насколько шире твоя способность постигать явления, настолько в большей степени ты человек, естественно только в том случае, если это постижение становится основанием мысли. Подумай об этом, дотторе, и согласишься, что я прав Дальнейшие умозаключения Емела прервало возвращение Василя, который принес обещанную бутылку. С этого момента все внимание Емела сконцентрировалось на ней, и он даже начал уговаривать Вильчура, чтобы тот уже шел смотреть чабрец.
Я тут остальное сделаю
сам, обещал он.
Когда Вильчур с Василем оказались на тропинке, вьющейся вдоль пруда, профессор спросил:
Так о чем речь?.. Какие-нибудь проблемы с отцом?
Проблемы не проблемы, подумав, ответил Василь, потому что я еще точно ничего не знаю, но отец в последнее время что-то замышляет, молчит и постоянно куда-то уезжает.
Что из этого следует?
Вот я и не знаю, помедлив, ответил Василь.
Но почему тебя это беспокоит? Ездит, наверное, у него свои дела, вот и все.
Василь, покусывая сорванную травинку, долго молчал.
Может, свои дела, отозвался, наконец, а может, и мои. Еще в Великий пост отец вспоминал, что мне уже пора жениться.
Вильчур рассмеялся.
А ты не хочешь?
Почему я не хочу? Известно, как придет пора, каждый должен жениться. Но не так.
А как? спросил Вильчур, забавляясь прозрачной дипломатией Василя.
Ну, не так, чтобы отец искал. Отец будет смотреть, чтобы богатая и работящая была.
А ты хотел бы бедную и такую, которая не любит работать.
Ну, а зачем ей работать? Мало тут баб в доме? Хлеб едят, так пусть и работают. А мне так без разницы, бедная или богатая. Деньги вещь наживная.
Профессор наклонился надо рвом, густо покрытым мелкими фиолетовыми цветами.
О, как зацвел Сколько его здесь Так, значит, что? Какой мне тебе дать совет, чем помочь?
Если бы вы поговорили с отцом, чтобы он успокоился потому что потом он упрется и с ним не справиться. А если сейчас с ним поговорить, так, может, он махнет рукой и скажет, мол, не буду вмешиваться, пусть сам выбирает себе по сердцу
Чабреца было столько, что Вильчур присел и рвал его горстями в свою корзинку.
Ну, хорошо, подумав, ответил он. Я поговорю с Прокопом. Ты же знаешь, что я желаю тебе добра. А жену, действительно, каждый должен выбрать себе сам по своему сердцу Ты прав, что деньги счастья не дают Ты прав Я поговорю с Прокопом.
Для выполнения обещания представилась возможность в тот же вечер. Мельник, как он делал это часто, пришел в пристройку поговорить. Разговор, правда, проходил преимущественно в молчании как Вильчура, так и Прокопа, молчании, которое время от времени нарушалось каким-нибудь замечанием или информацией о событиях дня, о людях, о делах.
Улучив момент, Вильчур спросил:
Скажи, Прокоп, что это ты замышляешь в последнее время? Все ездишь и ездишь, на мельнице нет тебя по целым дням, все удивляются.
Прокоп с хитрецой посмотрел на Вильчура и, чтобы выиграть время, начал сосредоточенно скручивать себе папиросу. Медленно насыпал махорку на большой кусок бумаги, толстыми пальцами, не спеша, равномерно ее распределил, лизнул края и закурил. Потом, наконец, ответил:
А вот так себе езжу посмотреть, чем люди заняты, как живут. Что, нельзя?
Конечно, можно, но смотри, чтобы люди чего плохого не подумали.
А что плохое они могут подумать?
Кто это может знать? Может, найдутся и такие, которые подумают, что ездишь к какой-нибудь девушке.
Вильчур рассмеялся, а Прокоп сплюнул, не скрывая своего возмущения.
На злые языки управы нету, куда мне там к девушкам. В гроб ближе, да и не в голове у меня уже бабские дела.