И пристройки нет. О том, что она некогда была, говорят более светлые полосы на стене по бокам дверей и выше, на втором этаже, где они сходятся, напоминая конек крыши.
Но это на взгляд стороннего человека, который, увидев строение, заинтересовался им и пригляделся, подойдя ближе, а Игнат Степанович рассказал бы о нем гораздо больше.
Благо и просить его об этом долго не надо: ведь здесь находится колхозная мельница и привод для пилы-циркулярки, а начальником надо всем Игнат Степанович. Играть в молчанку он никогда не любил и теперь не любит.
Вопщетки, у каждого есть что сказать, надо только найти затравку или что-нибудь иное важное, говорит он, навешивая замок на пробой рассохшихся дверей. Запирает их с такой поспешностью, будто за ними по меньшей мере склад стратегического оружия и Игнат Степанович не имеет права показывать его даже самому близкому человеку.
Слова его обращены к Валере. Стало неписаным правилом: со школы Валера возвращается не поселком, вместе с другими учениками, а сворачивает сюда, к Игнату Степановичу. Дальше до Липницы они пойдут вместе, как это часто бывает, едва ли не каждый день.
Взять хоть бы Сидора Тумиловича. Тот никогда больше двух слов связать не мог, да и те «дай закурить», а можно было так и вовсе молчал. Хотя и работа у него была такая: сторож, да ночной. С кем ночью поговоришь? Разве что с собакой, если она трется у ног. А в пятьдесят шестом году снегу горы навалило, около телятника по самые стропила намело, вот по этой горе волки и забрались на крышу. Нашли соломенную заплату, разгребли и внутрь. Пять телок зарезали. Утром телятницы пришли кормить, а они лежат с выпущенными требухами. Да и то, видно, кто-то спугнул, а так могли бы всех перерезать.
Разыскали Сидора: дрыхнет себе на печи. «Где ты был и что видел? Вот тебе телефон докладывай сам председателю, как все вышло». Сидор и так чуть живой был, когда своими глазами увидел, как волки распорядились, а тут кто займет смелости сообщить о таком председателю? Да некуда деваться. Взял трубку и говорит: «Дак во, Семен Мартинович, вчера это ничего такого, а сегодня на́ тебе, во што» Председатель ничего не понимает, а он опять свое: «Вчера это ничего такого, а сегодня на тебе во што» Раза три повторил, пока тот не отверезил его матом. «Что такое «во што»?» Тогда только Сидор нашелся и со злостью выпалил: «Не знаете, что такое во што? Волки ночью пять телок зарезали во што!..» Как он и жив остался мало кто догадывается. Судить собирались за халатность, что прокараулил ту заплату. Заборский человек был крутого нрава, да оно и правда часто так бывает: вчера ничего такого, а сегодня на тебе в голосе Игната Степановича слышится озабоченность чем-то, даже раздражение.
Что-то давно я леса не вижу возле мельницы. Или доски никому уже не требуются? интересуется Валера, оглядываясь вокруг.
Кому нужны, кому не нужны. Сегодня завернул на своем газике Гончаренок, председатель. Зашел внутрь, все облазил, ощупал, где что и как. Спрашивает: «С годик
еще эта бабулька послужит нам или нет?» Говорю: «И больше послужит, если с головой» Словом, никаких досок. Есть столярный цех, нехай там и разбираются. А тут только зерно молоть. Вопщетки, оно и верно, у них там вертикальные пилы, станки разные, а не просто голая крутёлка, как у нас
Значит, дядька Игнат, объекту нашему приходит конец? по-своему объяснил ситуацию Валера.
Он сказал «нашему» неспроста. Игнат Степанович давно научил Валеру ходить возле пилы, запускать жернова, и Валера подменял его, когда в этом была острая необходимость.
Игнат Степанович ничего не ответил. Положил ключ в карман и по раскисшей земле двинулся на дорогу. Валера шел следом.
А чего-та вы сегодня не на мотоцикле? снова поинтересовался Валера, направляя мысли Игната Степановича в другую сторону.
Вопщетки, мотор что-то стал барахлить. Хотя с мотором можно было бы что-то придумать сам видишь, на Яворской гребле такая каша танк потопишь, сунувшись А мотоцикл, скажу тебе, когда исправный, и по грязи, и по снегу волокет как зверь.
«Зверь» это трехсильный драндулет Минского велозавода, самая первая модель, которую сейчас вряд ли где увидишь, даже в музее. Игнат Степанович взял его через сельпо, как только они пошли в продажу. «Вопщетки, машина не уступает заграничным маркам», упрямо твердил он, когда кто-нибудь заводил речь о том, что мотоцикл уж больно трещит и не дает спать не только собакам, но и людям.
Игнат Степанович сделал к нему прицеп на велосипедных колесах и что только не ухитрялся таскать на нем дрова, мешки с мукой, цементом, ящики с гусями и поросятами, даже жерди. Но не было ничего страшнее, чем видеть, как Игнат Степаныч везет с дальней делянки сено. Разогнав свой мотофургон в лесочке (дорога там шла под уклон), он вылетал на ровное и, набирая все большую скорость и теряя сдуваемые ошмотья сена, торпедой несся к селу. Казалось, нет такой силы, которая могла бы остановить эту бешеную торпеду, спереди которой, согнувшись в три погибели, добровольным смертником сидел Игнат Степанович. Пугая до одури сонных кур, он проносился мимо своего двора и одному ему известной силой останавливал мотофургон где-нибудь возле третьей или четвертой хаты. Потом долго отцеплял тележку и, впрягшись в нее, доставлял сено домой