Я буду стрелять, сказала бабушка, не обращая внимания на стенания. Она взяла «духовку», вскинула на вытянутой руке, как пистолет, потрясла винтовку и бросила на прилавок. Игрушка!
А-а! простонал грек. С кислым выражением лица полез под прилавок, где вытянулся ящик, сколоченный из досок, и вынул мелкокалиберку. Потер рукавом. Подумал, как бы решая, можно ли этой женщине дать в руки такую замечательную винтовку ТОС-4, и, видимо решив, что стоит, протянул бабушке мелкокалиберку. Охая, опять нагнулся и достал из ящика маленькую мишень, отпечатанную на плотной бумаге. Пошел к задней стене, приколол мишень, вернулся, еще раз нырнул под прилавок, достал пачку патронов, вынул пять штук и молча положил их перед бабушкой.
Це дило! сказала одобрительно бабушка и зарядила винтовку.
Ребятишки и я замерли, затаили дыхание. Мы как завороженные смотрели на бабушку. Она вскинула одной рукой винтовочку, прицелилась грянул выстрел. «Грянул», может быть, слишком громкое слово, но нам, пацанам, выстрел показался громовым. Выстрел услышали и на рынке. В тир заглядывали люди Совсем недавно здесь толпились станичники, они ценили крепкую руку и меткий глаз. Традиции жили. Подвыпившие казаки, осетины, чечены просаживали по пять, десять рублей. Стреляли только из малопульки. И выигранный на спор какой-нибудь медвежонок вручался торжественно, под радостные крики. Приз увозился в станицу или аул, ставился на заглавное место, и еще долго стрелок хвастался перед домашними и соседями, как выиграл в честном соревновании у всего народа на виду эту плюшевую фиговину, которой цена-то в базарный день пять копеек, но дорога она хозяину не как вещь, а как память, как награда.
Бабушка выпустила все пять патронов В спину ей дышали зрители. Усатые, бородатые
Подними! мрачно сказал грек и показал бабушке на винтовку. Та поняла, в чем дело, подняла ствол вверх винтовка раз в год сама стреляет.
Грек нырнул под прилавок, вынул вторую мишень, пошел, приладил рядом с бабушкиной, вернулся, зашел за барьер, встал рядом с бабушкой, взял винтовку. Он передвинул цветастый платок на щеке. Платок повернулся, как полусфера, и закрыл правый глаз. Дядя Анастас тоже стрелял навскидку, почти не целясь. Тоже пять патронов.
Народ шумел. Удивительный народ. В крови жителей Кавказа воинственность любят они стрелять. У бабушки на два очка оказалось больше. У грека одна пуля вышла из девятки.
Дай мне!
Моя очередь!
Загалдели казаки.
Патронов нет, вяло ответил грек. Стреляйте из них, он показал на духовые ружья.
Тьфу! сказали люди и разошлись.
Что хочешь в награду? спросил мрачно грек у бабушки и обвел взглядом пустые полки, где продолжал мирно спать кот.
Иди сюда! вдруг позвала меня бабушка. Заряди. Бери. Ну-ка, сбей мне эту вон белую сволочь!
Она указала на фигурку белого генерала Шкуро, Он висел в правом углу. Усатый, в папахе, с поднятой шашкой над головой. Я знал, что нужно стрелять не в Шкуро, а в белый кружочек сбоку. Винтовка показалась неимоверно тяжелой. Я приложился щекой к прикладу.
Правый глаз закрой, поучала бабушка. Мушка должна сравняться с прорезью планки. Плавно нажимай, не рви спусковой крючок, как девчонку за косу. Нежно, нежно
Выстрел последовал неожиданно, когда я меньше всего ожидал. Шкорябнуло под потолком
Эх, мазила! закричали ребятишки. Кому дали стрелять! Мазила!
Научите моего внука стрелять. Пусть приходит каждый день, тренируется, сказала бабушка и положила на прилавок красненькую тридцатку. Не хватит, я еще заплачу.
Она повернулась, не говоря ни слова, и ушла. Я остался. Остался учиться стрелять. Рядом стоял Кабан и канючил:
Одну пульку Жадина-говядина.
Дай хоть одну пульку.
Бабушка легла спать часа в два. Сквозь сон я слышал, как она разбирала постель, долго взбивала подушки. Я хотел проснуться И не мог. Я находился в странном состоянии, когда понимаешь, что спишь. Чтобы избавиться от сна, я начал шевелить пальцами рук, чувствовал, как проснулись пальцы, потом согнул руку и сел. Затряс головой. Потер уши. Я проснулся.
Осторожно встал с сундука. Я лежал одетый. Маленький фибровый чемоданчик лежал под кухонным столом. Я взял его, накинул пальто. Заглянул в комнату бабушки.
От окна тянулась голубая полоса лунного света. На столе чернела миска с котлетами. Я завернул несколько котлет в листок бумаги. Положил на стол письмо.
Бабушка вздохнула во сне. Я понял, что плачу. Я должен был уйти и не мог. Я представил, как она проснется завтра и найдет письмо. Это будет для нее страшным ударом. Но она поймет. Она сама воспитала меня таким. Пела вместо колыбельных: «Мы смело в бой пойдем за власть Советов» Мне двенадцать. Отец в четырнадцать имел своего коня, шашку и карабин. Был конником у Логинова. Дрался с беляками. Я должен был заставить себя уйти. По сей день не могу понять, как я решился на такое.
На улице подмораживало. Весенние ночи еще помнили зиму. В лунном свете белые дома казались меньше, ниже, лишь у Коваленко горел свет. Я прощался с улицей, каштанами и не понимал, что прощаюсь с детством.