Туариш... Тома туариш...
Ишь, ещё один товарищ отыскался, хмыкнул Самойленко, протянул румыну ложку, сказал: Рубай ешь, значит!
...Тропа сужалась, а ледяной ветер косо сёк усталых путников. Короткая жёлтая куртка и беретик не грели ефрейтора Тома Апостола, он весь посинел, мелко стучали у него зубы.
«Язык» может дать дуба, забеспокоился Спаи.
Самойленко неожиданно сбросил с плеч плащ-палатку, отдал Тома:
Укутайся!
Ошеломлённый румын испуганно уставился на «домнуле», который стоял перед ним в одной лишь стёганой курточке.
Тропа оборвалась перед буйной Качи. Летом речушка тихая, мелкая, как говорят, воробью по колено. Зато сейчас шумит, бурлит, пенится, прёт такая силища, что и на ногах удержаться можно лишь опытному ходоку.
Никакой переправы, и Тома смотрел с ужасом на водяную кипень, особенно потрясло его то, что делал сейчас «домнуле» Самойленко, который, стоя под ледяным ветром, в один миг сбросил с себя одежду и остался нагим.
Раздеться! приказал он румыну.
Тома уже ничего не соображал, и руки его двигались автоматически. Разделся маленький, тощенький, с одним лишь животным страхом в глазах.
В воду толкнул его Спаи. Обожгло, конвульсивно сжалось дрожащее тело. Спаи волочил его за собой и буквально вынес на тот берег, а потом снова пошёл в воду за одеждой. Возвращается, высоко подняв узел, смеётся, а мускулистое тело жаром пылает. Ну и силён!
Самойленко ловко растирал себя от кончиков пальцев до мочек ушей и требовал этого же от Тома.
Сильное тело Михаила
Фёдоровича раскраснелось. Он быстро оделся и побежал к Тома, который уже на всё, в том числе и на собственную жизнь, давно махнул рукой. И если ещё шевелился, то только от страха: не вызвать бы гнев «домнуле».
Самойленко бросил румына на плащ-палатку, растянутую на снегу, стал приводить в чувство. Его цепкие руки растирали остывающее тело «языка», и Тома исподволь стал ощущать, как блаженное тепло обволакивает его со всех сторон.
Он увидел глаза «домнуле». Ничего страшного в них не было. И что-то новое, никогда не изведанное, рождалось в сердце маленького румынского парикмахера.
Собрав запас русских слов, которые каким-то чудом отпечатались в его памяти, он крикнул:
Гитлер сволош! Антонеску гав, гав!.. Я туариш Тома Апостол.
Дали ему пару глотков спирта, ещё раз покормили, напоили кипятком.
А теперь марш! приказал Самойленко.
Марш-марш, туариш Тома! Апостол пытался шагать в ногу с «домнуле», который совсем ему теперь был не страшен.
Тома был наблюдательным и многое смог рассказать в нашем штабе. То, что он рассказал нам, имело значение не только для партизанского движения, но и для Севастополя.
Как быть с ним? ломали мы голову... Решили оставить его в Бахчисарайском отряде под негласным надзором партизана Николая Спаи, который считал своего подопечного преданным нашему делу человеком. Однажды произошёл случай, который высоко поднял румына в глазах всех бахчисарайцев.
Охотники убили оленя. За мясом послали пожилого партизана Шмелёва и, по настоянию комиссара Чёрного, в напарники ему определили Апостола.
Те прибыли к охотникам, нагрузились мясом ы айда в отряд. Тома отстал от Шмелёва и заблудился.
Сбежал?
Комиссар отрицал:
Куда он денется. Может, он впервые человеком себя почувствовал.
Дьявол его знает, сомневался Михаил Самойленко, который во всех случаях жизни ничего не принимал на веру.
Искали румына долго, изнервничался Николай Спаи... К вечеру следующего дня он оглашенно закричал:
Ползёт наш Тома, собственной персоной!
Тома плакал, оленья ляжка, которую он нёс, окончательно доконала его. На четвереньках карабкался по горам, кричал. Он не бросил груз, приполз. Несколько раз повторял:
Туариш Тома удирать не делал...
В марте 1942 года, в дни самого отчаянного голода, там, под стенами Севастополя, в рядах врага наметились кое-какие перемены. И они касались пока лишь румынских частей, усталых от бесконечных атак, от застоя, от того, что не всегда желудки солдат были наполнены даже самой неприхотливой едой.
В горных сёлах, прилегающих к линии фронта, можно было обнаружить бродячие «команды» румынских солдат. Они под всяческими предлогами требовали у старост продукты, вино, табак, настаивали на ночёвке. Поначалу их принимали за представителей румынских подразделений, но попозже немцы издали специальный приказ о таких «командах», и румын бродячих начали повсеместно и беспощадно преследовать.
Как-то Михаил Самойленко, возвращаясь с очередной разведки, заприметил на партизанской тропе румын без оружия.
Или рехнулись окончательно, или в царство небесное хотят до срока попасть, шепнул Самойленко Ивану Суполкину.
Выбрали удобную позицию, Самойленко вышел на тропу, энергично скомандовал:
Руки вверх!
Румыны не заставили себя упрашивать, а покорно подчинились.
Обыскали их, на всякий случай отрезали у всех задержанных пуговицы с брюк (выдумка Ивана Ивановича), аккуратно вручили их владельцам:
Понадобится пришьёте!
Тома Апостол, конечно, пришёл в восторг, когда увидел своих оказались однополчанами, прыгал по-мальчишески, побрил им бороды, беспрерывно лопоча что-то на родном языке.