Не приведи господь! перекрестилась жена Косого, грузная, с отечными ногами женщина.
А то машина поднимает Мы жили в гостинице, так нас все больше машиной.
Женщины даже молотить перестали. Настя осмелела, охота ей рассказать все, как было.
В столовку сперва повели. Ячневой кашей сытно накормили. Чаю давали
И чаю?! восхищенно вырвалось у кого-то.
И чаю. Настя перевязала платок на голове. Повели нас в театр. Только не спектакли смотреть, а съезд слушать. Дивчата мои, кого я там только не повидала! Может, самого господа-бога не бачила, а так всех: и Чубаря Власа Яковича, и других руководителей наших. Настя вытерла губы сухими пальцами, продолжала: Вот так вот мы сидим в рядах, а вот так вот они, на сцене. Тот усы свои поправляет, тот бородку поглаживает. И Зимину нашу в президию избрали. Она женщина боевая, села с ними рядом и хоть бы что Ну, а вспомню, як я выступала, так до сих пор мороз по затылку ходит.
Ой, выступала?! испугались коммунарки.
Не знаю, як и получилось! бледнея от одного воспоминания, сказала Настя. Слышу, выкликают Балябу. Думаю, не одна ж я на свете Баляба, есть и кроме. Нет, оказывается, меня. Зимина мне рукой машет из президии. Поверите, ноги отказали. Знаю, что идти надо, а встать не могу. Слышу, сам председатель просит: «Настасия Яковлевна, будь ласка, сюда». Не помню, как и на трибуну взлезла.
Надо же такое пережить! посочувствовали жинки.
Стою и молчу. А председатель кажет по-простому: «Вы, Настя Яковлевна, обрисуйте нам, какие у вас дела в коммуне». Тут меня словно живой водой окропили. Не дуже, говорю, дела. Жить бы можно, только мужики сильно верх взяли над нами, бабами беззащитными. И рассказала я, дивчата мои, про молоко, которое отдала детдомовцам, и про то, как меня прорабатывали на собрании, и про то, как я отвечала обидчикам. Смеются все. А Чубарь каже: по всему видно, вас обидеть нелегко, сдачи любому дадите. Правильно, Настасья Яковлевна, женщина должна выходить на равную дорогу с мужчиной и в хозяйстве, и в руководстве. Мыслить должна тоже самостоятельно, без оглядки по сторонам. Вот, говорит, просьба ко
Элеватор белый, уходящий в облака, и своя паровая мельница-вальцовка. Сад, обновленный до последнего корня. Верил, что яблони ветвистые сплошь покроют землю и на них повиснут плоды не простые, а райские. Верил, что люди придумали сказку о рае только потому, что рая этого каждому позарез хочется. Так вот и надо его, рай, на земле построить. Иначе для чего же человеку жизнь дана?..
Потап лежал дома, в своей коммунской комнатухе, смалил цигарку за цигаркой, но прийти в себя никак не мог. Всего труднее было ему встать с кушетки, ополоснуть лицо холодной водой, выйти на люди, сказать запросто: «Судите, весь я тут!»
Другого выхода не было.
Оделся решительно. Накинул на плечи брезентовый плащ с капюшоном, надел стоячую шапку из темного барашка, будто в дальнюю даль собрался, и вышагнул за порог. Не раздумывая, подошел к гурту, сидящему посредине двора с палками-молотилками в руках, неестественно гулко поздоровался:
Доброго вам намолоту, жинки! Як работа?
Сидайте рядом, побачите!
Потап вынул палку из рук Миколы, и они поменялись местами: Микола встал за кругом, Кузьменко сел в круг. Он внимательно вымолачивал подсолнухи, выминал руками закрайки, умело швырял пустые шляпки вон. Одна за другой летели они, желтея пустыми сотами. Одна за другой. А слово нужное к Потапу все не приходило. Жинки тоже глядели каждая на свое занятие. Катря, жена Кузьменки, низко опустила голову, словно ждала нового удара.
Не выдержал Кузьменко молчаливого суда, кинул палку в намолоченный ворох, кинул шерсткую головку себе в ноги.
Шо хотите, то и робите со мной! Виноватый я перед вами по всем статьям!
Жена завхоза Косого подняла одутловатое лицо:
Ты сперва перед своей жинкой повинись, потом приходь до нас.
Кузьменко ухватился за ее слова, как за конец спасительного каната.
Титко Ганно, Катря моя уже не гневается. Тут дело семейное: посварилися помирилися. Скажи, Катря!
Катря подала не в меру слабый голос:
Я ничего Как люди?..
Тут уж не выдержала Настя Баляба. Даже не перевязав платка, принялась отчитывать бывшего председателя:
Хиба ж так роблять партейные люди?.. Просто срам подумать! Аж до Харькова докатились про нас разговоры. Стыдно людям в очи смотреть. Где ж це видано, чтоб чоловик свою жинку убивал за кусок батисту?!
Не за то бито! вскинулся Потап.
Твое дело слухать! осадили его дружно коммунарки. Говори, Настя, говори!
Вот и скажу. Пораспускали руки, привыкли во всем понукать. И не только Потап, а все чоловики такие!
При этих словах всполошился женский грай. Каждую за больное задело.
Ой, правда, Настасия! Они, бесуры, воду на нас возят, бессловесных. Шо мы для них? Скотину и то, бывает, погладят, а на жену чертом смотрят!
Мой по месяцу домой не является. В Новоспасовке пропадает. Говорит, за прессом стою, олию давлю. Черти бы его там давили!
А мой слова никогда не скажет! поддержала разговор Сабадыриха. Наверно, лень ему руку поднять, свистулу заткнуть, анафеме безгорлому. Все шипит да шипит на жинку, точно гусак на кошку приблудную!.. И залилась обильными слезами.