Александр Дунаевский ОЛЕКО ДУНДИЧ
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
Услышат ли нас?
Это был шестидесятый по счету эшелон. В документах штаба 5-й Украинской Красной Армии он именовался воинским, но воинского вида вовсе не имел. Эшелон скорее походил на табор: женщины стряпали, стирали, в теплушках висели пеленки, сушились портянки, на долгих стоянках ребятишки играли в «красных» и «белых». А рядом шла настоящая война.
В вечереющей степи полыхали огненные вспышки, откуда-то из глубины доносились одиночные выстрелы. Позади лежала истерзанная, стонущая под кайзеровским кованым сапогом Украина, впереди бурный, раздираемый внутренними противоречиями неспокойный казачий Дон, где нередко на одном краю станицы, разделенной рекой, по случаю возвращения старой власти, слышалось «Боже, царя храни», на другом «Отречемся от старого мира».
Придонские станицы переходили из рук в руки: от белых к красным, от красных к белым. Утром в здании станичного правления заседал народный Совет, а к вечеру врывались белоказаки и над домом уже взвивался флаг с синей, красной и желтой полосами флаг так называемого Донского правительства. На флаге новый герб: двуглавый черный орел заменен нагим, но вооруженным казаком, сидящим верхом на бочке из-под вина. Три цветные полосы и винная бочка на знамени говорили о том, что в окрестных станицах хозяйничает казачья контрреволюция и нелегко будет 5-й Украинской армии с ее многочисленными эшелонами пробиться через мятежный Дон к Волге, к Царицыну.
В хвостовом вагоне отставшего эшелона вместе с беженцами находилось несколько раненых бойцов. Их стоны смешивались с криками новорожденных.
Зачем в кровавую страду народу множиться? изрек пожилой сухопарый телеграфист в поношенном кителе. Зачем бабам рожать, мучиться?.. Судьба наша, как молвит пословица, индейка, а жизнь копейка. В войну люди, как мухи, гибнут.
Зря, дядя Пантелей, возразила телеграфисту сидевшая против него красивая молодица с круглыми серьгами в ушах, жизнь дешевите, людей с мухами равняете. Прежде чем так говорить, подумали бы
Ты, Анютка, не обижайся. В древнем писании сказано: все в землю уйдут и люди, и мухи Для всех солнце погаснет
Для кого погаснет, а для кого светить будет, вмешалась сидевшая в углу полная женщина.
Детский крик прервал разговор. Анюта бросилась к люльке. Ребенок проснулся, требуя молока.
А где я его возьму, сокрушалась молодая мать. Потерпи, сынок, вот доедем до Царицына
Доедем ли? не унимался телеграфист. Ползем, как жуки по скатерти, по версте в сутки. А Волги-матушки не видать. Послушайте-ка, бабоньки, что колеса выстукивают! Он поднял вверх указательный палец. В теплушке стало тихо. Слышите, бабоньки: «Не приедем! Не приедем!»
А я говорю, доедем, прервал телеграфиста широкоплечий юноша, державший в руках берданку. Жизня в Царицыне, скажу я вам, сытая, безбедная.
А ты что, Сороковой, в Царицыне был?
Не был, да буду
Раз не был, то и помалкивай, кутенок, оборвал парня телеграфист.
Сороковой поднял выпуклые карие глаза, как два винтовочных дула, и посмотрел в упор на телеграфиста.
Какой же он, в самом деле, кутенок? В пятнадцать лет вместе с отцом спустился в забой, четыре года шахте отдал. Работал коногоном, потом забойщиком, в вечернюю школу ходил, к книгам, к свету тянулся. А когда отец при обвале погиб, стал кормильцем семьи. А потом революция, Красная гвардия