А это мой брат Игорь, говорит мне Инга. Познакомьтесь.
Игорь поднимается со стула, вяло, словно нехотя, протягивает мне руку: моему приходу он, видимо, не рад.
Мы сидим в комнате втроем мама на кухне, разговор не вяжется.
Что ты сегодня делал, Саша? спрашивает Инга.
Землю рыли. Недалеко
О, это очень заметно по твоим ботинкам и брюкам! А нашего Игоря сегодня вызывали в военкомат. И освободили. По состоянию здоровья.
Инга, раздраженно обращается к ней Игорь, перестань! Кому это интересно?
Мы все молчим. Потом Инга спрашивает меня:
Хочешь чаю?
Я голоден, как дистрофик, но отрицательно мотаю головой.
Тогда на улицу выйдем?
Выйдем.
Ну, расскажи еще что-нибудь, говорит Инга, прижимаясь к моему плечу. Или лучше почитай стихи! У тебя это здорово получается
Вчера на дежурстве прочитал сборник Долматовского. Правда, сразу не припомню.
Ну, ну Что помнишь?
И я читаю:
А ты помнишь, как растут цветы из снега?
Помню.
Они ни у кого, Инга, не растут. Только у тебя.
Больше нам поговорить не удается: ревут сирены. Воздушная тревога! Десятки прожекторов, которые таились до сих пор в густой темноте, включаются разом. Голубые лучи их беспокойно обшаривают осеннее небо.
Перед нами вспыхивает огонек карманного фонаря, и мы слышим раздраженный голос:
В бомбоубежище! Не знаете, что ли?
Это милиционер.
В бомбоубежище мы, конечно, не пойдем. Поэтому со всех ног бежим от милиционера.
Милиционер свистит, и его свист сливается вдруг с другим страшным, воющим, давящим, с каждой секундой все более громким.
Мы падаем на газон, нас оглушает взрыв, нас подбрасывает.
Бомба взорвалась совсем рядом.
Не бойся, Инга.
А я и не боюсь, когда с тобой
ШЕСТНАДЦАТОЕ ОКТЯБРЯ
Но вот музыка прерывается. Диктор немногословен: «За истекшие сутки вели бои На ближних подступах к Москве отражали атаки» И снова музыка.
Утром 16 октября дивизион выстраивается во дворе школы. Майор Кременецкий принимает рапорт у дежурного.
Сейчас, как обычно, он скажет, какое у нас задание на день.
Но Кременецкий не торопится, несколько минут ходит вдоль строя, заложив руки за спину, потом говорит:
Школа эвакуируется Идите по домам. Пять часов на сборы. Тех, кто опоздает, будем считать дезертирами.
Каждый из нас, спецов, ко всему был готов, и если бы сегодня школу бросили на передний край это бы не застало нас врасплох.
И вдруг эвакуация
Вопросов нет? спрашивает Кременецкий.
Вопросов нет. Куда нам все равно не скажут. Да и какое это имеет значение куда. Главное, что мы оставляем Москву в часы очень трагические. Нам дано лишь время на сборы. Нарушить приказ не посмеет никто.
Пошли! машет мне рукой Владлен Доронин.
Но мне уходить пока нельзя: звонили из райкома комсомола, просили подготовить для сдачи комсомольские документы.
Собираю бумаги. В комсомольскую комнату входит Тепляков.
Почему вы не идете домой? спрашивает политрук.
В райком надо, дела сдать. Может, Орешин разрешит взять свою машину?
Машину у нас, Крылов, отобрали для штаба обороны, говорит Тепляков. А Орешин уже не директор.
Как?!
Орешин назначен комиссаром дивизии народного ополчения. Час назад он уехал на передовую прямо из дома. Только мне успел позвонить. Директором будет майор Кременецкий!
Сколько событий произошло за это утро! И вот еще одно.
Трудно
представить нашу школу без Орешина. Но в штабе решили, что он нужнее там, в дивизии ополченцев. Конечно, лучше комиссара, чем Орешин, трудно найти.
А вы когда домой пойдете? спрашиваю Теплякова.
Не успею, говорит он. Но я уже собрался. Все мое тут. Я же холостяк. Ну, торопитесь, Крылов.
Я бегу по городу. Везде суета. С пятого этажа какого-то учреждения через окна выбрасывают тюки бумаг, их тут же грузят на автомашины. Навстречу мне идут люди со странной ношей: у кого несколько пар ботинок, у кого скатанный в рулон отрез материала. Только потом узнаю: заводы закрываются и раздают рабочим свою продукцию
Дома меня встречает мама. Тревожится, спрашивает, боясь услышать страшное и неотвратимое:
Ну что?
Уезжаем
Собрать тебя?
Приходит соседка, говорит маме:
Они уже близко Я подготовила книги, которые надо сжечь
На постели поднимается отец. Я думал, он спит. Вчера у него опять был тяжелый приступ.
Ивановна, убирайся! кричит он. Сталин Гитлеру Москву никогда не отдаст!
Голова отца падает на подушку, и я еще раз слышу его голос, в последний, как потом оказалось, раз:
Вон!
Мой отец был простым, рядовым человеком, из тех, кто на анкетный вопрос «происхождение» писал: «из мещан». Да, он был из мещан. Он ходил молиться в церковь. Он рос и воспитывался до революции, и многое у него осталось от прошлого.
Но он не был человеком прошлого.
Я не знал никого из родных и близких, кто так радовался бы успехам страны, кто был бы так одержим ими, как мой отец.
Когда в 1938 году проходили первые выборы в Верховный Совет, к нам пришел агитатор, рабочий часового завода. Он сел за стол и стал рассказывать о том, какая хорошая советская власть.