Мама тут же предлагала нужную книгу. Я всегда удивлялся: откуда у нее такие знания? Она отвечала: «А я в каждой книжке предисловие читаю» Но ведь и в предисловии надо разобраться.
Я у мамы в киоске бывал часто: приходил посмотреть новые книги. Те, которые меня интересовали, я завертывал в газету и брал с собой.
Последний раз совсем недавно, перед закрытием магазина и киоска я взял драму К. Паустовского «Поручик Лермонтов».
Мне очень понравилась эта пьеса. И запомнилась песня, которую пел часовой, охранявший арестованного Лермонтова:
Теперь война, и все матери плачут.
Город начинает опускаться в черноту. Сначала в ней тонут маленькие домишки, потом те, что побольше. Последние блики ушедшего дня виднеются на шпилях и башнях. Но и они вскоре умирают.
Некоторое время темнота и тишина держат все в своей власти. Но вдруг воздух разрывает долгий щемящий вой сирен. Откуда-то из открытого окна доносится голос радиодиктора:
Граждане, воздушная тревога!!!
В фруктовом саду, что рядом с нашей школой, начинает бить зенитная батарея. Вспышки выстрелов пляшут на стенах домов. Потом слышится нарастающий надсадный вой и вслед за ним тяжелое сотрясающее: а-а-ах!
Фугасная! говорит Тучков. У Таганки
И снова вой, даже не вой, а свист. Не сильный, но многоголосый.
Зажигалки!
На мостовой, на крышах, в саду вспыхивают одновременно десятки ярких, слепящих костров.
В их свете мечутся люди.
Костры вскоре гаснут, и только где-то в одном месте пламя разгорается все больше. В небо вымахивает столб красного дыма. На улице слышна автомобильная сирена. Это торопятся пожарные
Сегодня на нашей крыше без происшествий, спокойно замечает Тучков.
Ты не увеличил боевого счета, шучу я. Но не огорчайся: три зажигалки за тобой записано
ЗАПАД ПОД МОСКВОЙ
Вопросов нет.
Тогда на вокзал!
Мы едем на запад. Западный фронт почти под Москвой.
И потому по пригородным дорогам мимо старых деревянных дач с резными карнизами мчатся зеленые военные машины. На перекрестках стоят солдаты-регулировщики. А в сторону Москвы бредут понурые фигуры беженцев.
Когда-то этой дорогой мы ехали в лагерь. Теперь смотрим на знакомые места и не узнаем их. У самого железнодорожного полотна черные воронки от бомб. Здания фабрик и мастерских закамуфлированы, раскрашены, на них нарисованы деревья. Зеленые деревья. А уже осень
В Голицыно нас встречает военный инженер.
Теперь вы в моем распоряжении. Разберите лопаты!
Лопат не хватает, но мы организуем пересменку.
Инженер отводит нам пятьдесят метров рва. Мы кричим: «Мало!» Просим увеличить задание.
Расстегнув кители, приступаем к работе.
Изо рва наверх летят комья желтой липкой глины.
Нажимай, братва! кричит Курский. Это вам не задачки решать тут работать надо!
Курский, как всегда, озорно улыбается, подмигивает товарищам.
Чего улыбаешься, как лошадь на овес? спрашивает Доронин, не без успеха подражая голосу майора Кременецкого.
Все смеются.
В работе незаметно проходит час, другой. И вдруг команда:
Воздух!
Невдалеке тявкает зенитка.
Над нами на бреющем полете пролетает немецкий самолет. Он желтый, на крыльях черные кресты.
Метрах в ста рвется бомба, слышится крик.
Самолета уже не видно, надо рвом проплывает редеющее облако разрыва.
Кто кричал? По цепочке передают:
Ранило одного Из третьей батареи. Легко.
Мимо нас пробегает с сумкой санитар.
Почему отложили лопаты? Отставить разговоры! За работу! командует Кременецкий.
И опять изо рва летят комья глины
Вечером возвращаемся в Москву. С вокзала из автомата звоню Инге.
Приходи ко мне, говорит она.
Дома у Инги я никогда не был. Знаю ее подъезд, знаю окна. Сколько раз смотрел на них, ожидая, когда она выйдет. Знаю лестницу, дверь с табличкой «Хрусталевы», деревянный почтовый ящик, на который наклеен заголовок «Вечерней Москвы». В этот ящик я бросал записки.
Однажды, когда я опускал конверт, открылась дверь и я столкнулся с мамой Инги невысокой полной женщиной.
Вам что, молодой человек?
Я знал, что Инги дома нет, но мне ничего не оставалось, как спросить:
Инга дома?
Нет.
Извините.
Может, ей что-нибудь передать? спросила мама и, покосившись на почтовый ящик, улыбнулась такой обезоруживающей улыбкой, что ответить ей я ничего не мог. Вниз по лестнице я бежал втрое быстрее обычного.
Приходи сейчас, повторяет Инга. Я очень по тебе соскучилась.
Я нерешительно топчусь в телефонной будке. Как можно ехать немедленно, сейчас? Я весь в глине. Надо бы зайти домой, но уже поздно.
Извини, Инга. Только я ужасно грязный. Мы сегодня рыли ров.
Инга смеется.
Это даже очень интересно: я тебя таким не видела. Приходи. Я жду.
И вот
дверь открывается. На пороге не Инга, а мама. Она не спрашивает: «Вам кого, молодой человек?» Она улыбается. И тут же выбегает Инга.
Здравствуй!
Я снимаю фуражку, прохожу в комнату. Вижу за письменным столом толстощекого, высоколобого юношу с большим чубом.