Упоминаний о сданных городах нет. Но называются направления, на которых идут бои: минское псковское И вдруг: «Захватив Днепропетровск, фашисты зверски расправились с жителями»
Мы слушаем радио. А когда оно умолкает, слушаем, как в висках стучит кровь.
Год-два назад Орешин, отвечая на наши вопросы о будущем, говорил: «Будущее, возможно, придется решать вам». И вот пришло грозовое, смертельно-тяжелое время, когда будущее решается. Решается сегодня. И если Сегодня не добиться перелома, если не склонить чашу весов в нашу пользу, то Завтра не придет. Его не будет!
А мы сидим на месте, в школе. Приказано продолжать военные занятия и дежурить на крышах.
Спецы не дают прохода Кременецкому.
Товарищ майор, разрешите обратиться?
Разрешаю. Только если с тем же вопросом, отвечать не буду: все сказано!
«Тот же вопрос» майору надоел. Его уже задавали военруку тысячу раз: «Когда нас пошлют на фронт?»
На фронт нас не посылают. Говорят: «Вы будете нужны потом, пока учитесь». Когда «потом»? Мы убеждены, что нужны сейчас. Нам всем по семнадцати. Мы знаем винтовку и пулемет, мы учили топографию и тактику, мы можем сегодня же стать у орудий быть наводчиками, заряжающими, работать за любой номер артиллерийского расчета. И если сегодня такой тяжелый час
И если сегодня такой тяжелый час, говорит на комсомольском собрании Владлен Доронин, мы не можем быть в тылу! Враг к Москве приближается! Я предлагаю записать в решении, что мы просим командование
Доронин, всегда такой медлительный, неповоротливый, на этот раз не похож на себя: он энергично жестикулирует, стучит рукой по трибуне.
Четыреста человек, со всею силою хлопая в ладоши, поддерживают его. Зал гудит.
Товарищ Крылов, успокойте собрание! кричит мне политрук Тепляков. Дайте мне слово.
Зал затихает. Тепляков говорит не с трибуны, а с края сцены, приподнявшись на несколько ступенек. Говорит резко, всем тоном отвергая любые возможные возражения.
Товарищи,
прошу не митинговать! Почему вы отклонились от повестки дня? Вы обсуждаете вопросы учебы, а как вас использовать доверьте командованию. И еще раз напоминаю: раз вы в военной школе, тем более в военное время выполняйте приказ!
После собрания все молча расходятся. В школе остаются караул, связные и дежурная команда ПВО.
В этой команде, в числе других, мы с Васей Тучковым.
Полезем наверх, говорит Тучков.
Мы поднимаемся по узкой скрипучей винтовой лестнице на площадку над крышей. До войны на этой площадке стоял телескоп. Десятиклассникам показывали планеты. Это у них в программе.
С площадки далеко виден город от ближних домов, оконные стекла которых заклеены бумажными крестами, и до далекого тревожного дымного горизонта.
Над Москвою уже повисли «колбасы» аэростатов.
Внизу под нами улицей движется воинская часть автомашины, пушки, кухни, фургоны. Мы, провожаем глазами колонну. У площади она замедляет движение: площадь перегорожена противотанковыми «ежами». Оставлен только узкий проход.
Может, вон там где-то едет мой отец, говорит Василий.
Его только что призвали?
Нет, не призвали. Сам пошел. Третьего дня подал заявление, а вчера получил повестку. Жаль, с Олей попрощаться не успел. Она переживает
А с тобой?
Попрощались. Пожал мне руку, фотокарточку дал.
Василий достает из нагрудного кармана кителя маленькую фотографию.
На ней лицо пожилого человека, доброе, чуть усталое, со спокойным взглядом.
А вы с Олей на него похожи.
Ага, улыбается Василий. Плохо, что мы с отцом не вместе пошли. Если бы не эта школа! А у тебя отец где?
Дома. Болеет. Второй месяц не встает. Каждый день неотложка
Худо. А мать?
В книжном работала, а теперь закрыли
У моей матери образование маленькое: она окончила всего два или три класса церковноприходской школы. В годы нэпа работала то на разгрузке овощей поденно, то мела трамвайные пути. Была безработица. Тех, кто хотел попасть на фабрику или завод, биржа труда посылала сначала отбывать трудовой минимум на пристанях и товарных железнодорожных станциях. Катали бревна, таскали торф, разгружали картошку.
После этого мама получила возможность работать на текстильной фабрике. Небольшая фабричушка, принадлежавшая нэпману Фрадкину, находилась недалеко от нашего дома около Таганки.
Старший брат уже ходил в школу, а меня деть было некуда. Мама брала меня с собой. Я бегал по фабричному дворику, играл со шпулями или «занимался делом» перематывал пряжу на обыкновенном примитивном веретене. За эту работу Фрадкин иногда давал мне серебряную монетку. Так что могу сказать: в детстве я работал на капиталиста.
Когда я стал школьником, мама ушла с фабрики.
Вместе со мной мама «переходила из класса в класс». Я учусь в первом она занимается общественной работой с младшеклассниками. Я учусь во втором районо посылает ее на курсы внешкольной работы. Я в третьем мама заведует пришкольной детской площадкой, потом библиотекой, потом идет в книжный магазин, дальше снова на курсы, уже книготорговские.
Последние годы перед войной она работала в книжном киоске парткабинета Кировского района.
Приходили к ней слушатели семинаров, пропагандисты, агитаторы. Спрашивали, какая есть литература по историческому материализму или какую книгу купить по дарвиновской теории.