розовым цветом лица. Затем, всего с секундным опозданием, она рассмеялась.
Амария, если молодой человек не прибавил себе лишних лет, то ему всего восемнадцать годков!
И что из этого? Последние пятнадцать лет прошли для вас бесследно. Мы как-то недавно между собой говорили, что вы выглядите сейчас не старше, чем когда уезжали из Аквитании. А молодой человек настоящий мужчина, несмотря на юный возраст. Мужественнее, если хотите знать, чем его отец. Вы, конечно же, заметили, когда они оба посетили французский двор, как Генри в разговоре всегда брал на себя ведущую роль и как отец, прежде чем ответить, взглядом спрашивал совета у сына. Это не могло ускользнуть от вашего внимания. В первую очередь мне бросилось в глаза необыкновенное сходство с кем-то, кого я знала много лет назад с кем-то, кого я очень любила Альенора задумалась, вспоминая первую невинную любовь, затем встрепенулась и проговорила: Заканчивай расчесывать волосы, Амария, иначе мы пропустим самое хорошее время дня.
Вам не мешает поразмышлять над тем, что я сказала, не отступала Амария. Замужем за ним вы будете как за каменной стеной. И он обожает вас, я видела.
Даже если так, брак между нами почти невозможен. Если бы подобная мысль когда-нибудь и мелькнула у него в голове хотя я в этом сильно сомневаюсь, он ее безусловно отбросил бы. Против брака стал бы возражать король Франции, а ведь при всей мощи Плантагенетов они владеют Бретанью и Анжу милостью французской короны.
Ну, я не утверждала, что это должно произойти завтра или послезавтра. По общему мнению, молодой герцог однажды станет королем Англии и тогда будет независимым от короля Франции. Не забывайте о Генри, миледи, а пока избегайте риска оказаться перед алтарем против своего желания. Амария взглянула в окно. Сегодня ничего не выйдет из прогулки: собирается гроза.
Напрасно радуешься, заметила Альенора.
Пока Амария укладывала волосы, закалывая их серебряными и янтарными шпильками, в комнате потемнело, С готовой прической Альенора подошла к окну. Черно-лиловая туча закрыла солнце, но из-под нижней ее кромки пробивались интенсивные мертвенно-бледные лучи, освещавшие внутренний двор замка, подъемный мост, соединявший замок с городом и крыши ближайших домов. Картина казалась нереальной, напоминала какую-то сцену из кошмарного сна.
Внезапно Альенора увидела, что у дальнего конца подъемного моста остановилась группа всадников, потом от нее отделился человек и продолжил путь один. На середине моста он на какой-то момент задержался, окидывая заносчивым оценивающим взглядом замок.
У нее перехватило дыхание; она узнала крепко сбитую, широкоплечую и длинноногую фигуру, высокомерно вскинутую голову, рыжие волосы, выбивавшиеся из-под шляпы, на которой красовался пучок дрока, давшего династии Плантагенетов ее фамилию. Не успела она сказать, что он не осмелится приехать, как он уже явился, точно с таким же видом, с каким прибыл в свое время к Людовику VII, чтобы заверить его надменно и с опозданием в своей лояльности. И он выглядел таким молодым, таким красивым и таким мужественным. Альенора тогда не сводила с него глаз и думала: «Конечно, он нравится мне, такого сына мне следовало бы иметь». Когда он высказывал свои короткие прямолинейные суждения, его голос напомнил ей о Ришаре де Во, и она вообразила, что именно в этом секрет его привлекательности.
Теперь, смотря сверху из окна, Альенора ясно сознавала, что ни одна из названных причин не соответствовала истине.
Внезапно, задыхаясь от волнения, она отвернулась от окна и скомандовала:
Амария, быстро! Мое лучшее платье. Он приехал!
Плантагенет? Ну и ну, легок на помине.
Амария кинулась к большому сундуку, где лежали платья, привезенные Альенорой из Парижа, побрызганные духами лаванды и розмарина. Как только она приподняла крышку, сверкнула ослепительная молния и тут же раздался оглушительный треск, будто тысяча таранов одновременно ударили в небесные врата.
Он приехал вместе с грозой, с трудом выговорила побелевшими губами Амария. О, какое предзнаменование, миледи! Какое предзнаменование!
Альенора поспешно схватила платье и стала его расправлять.
Не стой здесь как истукан, Амария. Беги и скажи им де Ранкону и остальным, чтобы оказали ему официальный прием, предложили угощения и провели в приемную. Пришли ко мне Сибиллу, затем передай всем моим дамам самые лучшие наряды и побыстрее.
Генри Плантагенет, герцог Нормандский, законный наследник графства Анжуйского и в глазах многих правомочный претендент на английский королевский престол, гордился своей простотой и прямолинейностью.
Выросший в седле и в охотничьих угодьях, воспитанный в суровой школе войны, он не любил тратить время на разного рода «глупости и придворные церемонии». У себя дома он был так же доступен, как любой фермер или лавочник. Всякий, пришедший по делу, коротко излагал существо проблемы, получал столь же короткое указание и отпускался. Сегодня он прибыл сам просить об аудиенции. Спешившись и громким твердым голосом заявив о своем желании переговорить с глазу на глаз с герцогиней Аквитанской, Генри серьезно рассчитывал, что его без промедления проводят к ней и оставят одних, чтобы он мог сообщить о цели своего приезда. Однако, оказавшись в тесной приемной в окружении нескольких аристократов и рыцарей, которых Альеноре удалось за десять дней собрать вокруг себя, он начал чувствовать себя не совсем в своей тарелке. Эти аквитанцы порой веселые и беззаботные обладали особым талантом в соблюдении всяких этикетов и ритуалов. Ему припомнилось, что много лет назад, еще при старом герцоге, этот двор считался колыбелью рыцарского духа, который предполагал кодекс чести для мужчин и галантное отношение к женщинам. При дворе старого герцога существовало даже своего рода учебное заведение, так называемая «школа любви», где молодых рыцарей обучали правилам обращения с дамами: как забавлять их изысканной речью, приятной музыкой, веселой песней. Занятия проводились по тщательно разработанной специальной программе и представляли собой что-то похожее на спектакль со множеством участников. До сих пор Генри отметал все это как величайшую бессмыслицу, как бесполезную трату времени. Но теперь он не был так уверен Стоя в приемной и похлопывая себя перчаткой по ноге, он уже не испытывал прежнего удовольствия от мысли, что он простой и прямолинейный человек.