А!.. Эй-эй!.. Оська!.. В кого стрелял?!
Колода стрелял, усмехнулся эвенк, я думал, Хабель бояться нету.
Аха, боюсь!.. Это я-то?.. С одного места семь медведей убил в Малых Черемшанах было дело А в человека стрелять грязное дело не буду и тебе не велю.
О-бой, Хабель, худой дерево рубить можно. Закон тайги так велит.
Но ведь Сватош-то не худой человек Люди его хвалят.
Он худо сделал мне много худо Малютку-Марикан забрала себе Мою Малютку-Марикан Остяк хочет промышлять
Тетку Марью любить! смеясь, перебил эвенка Хабель. Соболя ей дарить!.. Она-то тебя хошь целует аль нет? А то нынче болтали люди подарки-то Машка берет, а ухажера пинкарем потчует! Ха-ха-ха!
Тьфу, черна Хабель! Болтать-болтать, дурной язык, как худой баба! отплевывается Остяк.
Не сердись, Оська, смехом все баю Надо же хоть малость какую сердцу
растаять А то на душе холодина стоит Э-ах, друг, темным-темна наша тропинка На каждом шагу смерть облизывается Вечор, если бы не ты, дык весной харч медведю был бы Поминай тогдысь Петруху Хабеля А про Малютку-Марикан и не бай много.
Сватош шибко худо делал. Сватош-то смотрель-смотрель Подлеморье. Видит: шибко богата есть смотрель мою Малютку-Марикан Жадный глаз все видел богата, красива, соболь черный! Вот забрала себе все, а тут бедный тунгус долой гоняли Стрелять буду!.. Убить буду!..
Будя, Оська. Эвон светать начинает, надо чай пить да убираться восвояси.
Далеко-далеко на востоке, за благодатной долиной Баргузина, где небо подперли своими исполинскими плечами Иккат и его братья, кто-то завесил часть неба розовым шелком. От этого макушки могучих деревьев и белозубый голец Орлиное гнездо окрасились бледно-розовым светом, а предрассветная серая муть, словно растворяясь в молоке, поспешно исчезла.
Позавтракав, приятели молча закурили. Над их головами закурчавился жиденький дымок. Тишину нарушало лишь ленивое потрескивание умирающего костра.
Петрован, долго ходить в Баргузин будешь?
Скоро вернусь, Ося, чо там делать-то А где, паря, тебя искать буду?
Малютка-Марикан ходи.
Ладно У нее можно поживиться кое-чем Верно, стражники у Марикан нас и караулят Знают, черти, где Оськина любовь таится Знают, что и меня ты туды же тянешь за собой Э-э, чо там думать! Тонуть, дак в Байкале, падать, дак с гольца!.. Прийду, братуха, жди со спиртом Я ж ведь с промыслом до-ообренького добыл!
В узких черных глазах засверкали искорки. Эвенк чмокнул и облизнулся.
Таскай-таскай спирт! Хозяина тайги угощать нада Малютку-Марикан поить будем Она любить будет Соболь давать будет. Чо-о-орна соболь саму головку Тунгус все знает
Малютке-Марикан только капельку нальешь остально сам сожрешь, усмехнулся Хабель.
Остяк поднялся первым. Встав на лыжи, ловкими привычными движениями вдел ноги в юксы, взвалил понягу и, кивком головы попрощавшись с Хабелем, исчез за заснеженными деревьями.
Когда затих шорох широких охотничьих лыж, Петрован вынул из грязного продымленного куля черную тряпочку и трясущимися руками начал осторожно развертывать ее. При виде темного клубочка меха зрачки серых глаз лихорадочно заметались. Покрытое рыжеватой щетиной лицо расплылось в улыбке. Он дунул на ворс. Ворсинки заметались, заискрились солнечной радугой. Расправив шкурку, охотник тряхнул ею, и чудесный мех весь загорелся мельчайшими огоньками, чернотой соперничая с крылом вещего ворона. «Ух ты! Душа-голубка, красота-то, красота!..» зашептали обветренные губы. Таежник осторожно провел мехом по грязной обмороженной щеке. Прикосновение нежного шелковистого меха заставило его зажмуриться. Как в чудесной сказке, перед Хабелем всплыли безмятежные дни молодости, и словно наяву почувствовал он ласковое прикосновение девичьей щеки.
Головной-то соболь, кажись, еще не вывелся, вслух проронил охотник и перекрестился, слава богу, спасибо Миколе-чудотворцу, благодетелю и заступнику нашему.
Глубоко, где-то в лохмотьях грязной запазухи, спрятал он драгоценную шкурку, надел лыжи и скатился на крохотную полянку. Огляделся. Тихо-тихо кругом. Морозно. А долина Баргузина окуталась тонкой кисеей.
Внизу кыча идет там теплее, сказал Хабель малюсенькой елинке , катись со мной, дуреха, чем тута мерзнуть на ветру.
Оглядываться назад ему не хотелось. А тем более думать о последних днях страшной погони, когда стражники, подменяя один другого, гнались и гнались за ним. Его спасла виртуозная техника ходьбы на охотничьих лыжах. Несколько раз он приводил своих преследователей к головокружительным кручам и, помахав им, бросался вниз. Пока они обходили этот опасный спуск, Хабель успевал напиться чаю и отдохнуть. Но все равно он еле-еле сумел избежать ареста.
Охотник облегченно вздохнул: «Еще раз удрал от Зенона Сватоша Черт бы его побрал!» Уже потеплевшими глазами взглянул на долину, где стесненный крутыми скалистыми горами и гранитными порогами беснуется голубой Баргузин. Здесь стоит извечный гомон спор реки с Шаман-горой. А чуть повыше, на высоком сухом берегу, приютилось старинное село, которое местные старожилы именуют городом. Там, у Банной речки, охотника ожидает старенькая, с низким потолком изба, о которой ходит дурная слава, и называют ее «Бабьи слезы». В этом «заведении» даже стены пропитались спиртом и изо всех углов тянет горьким водочным перегаром.