А помогу тебе в той беде, хитро прищурился Зиновьев. Со мною, окромя стрельцов, 180 служилых. Оставлю их у тебя годовщиками до 163 года они при тебе служить станут. Ну как? Выручил? Столько рук умелых, столько сабель вострых да пищалей снаряженных!
Выручил, Дмитрий Иванович, поклонился Кузнец, привстав.
Плохо ты кланяешься, Онушка, нахмурился московский гость. Вроде и низко, а будто кость обсосанную с миски кидаешь Ладнова, мне твоих костей недолго едать. Второе! И дело это тоже Ярофейке поручено было, а он, подлец, не сполнил! Тренька, ты ведь должен был идти в земли богдойцев послом и убедить их хана замириться и давать ясак государю.
Чечигин, который было расслабился от долгого чужого разговора, резко вскочил и принялся мять шапку руками.
Так, господине
А почто не ходил? Третьяк опустил глаза и молчал.
Да как же идти, Дмитрий Иванович! влез Кузнец. С прошлой зимы они на нас войною ходят. И воев у богдойского хана, говорят, тыщи. Ентими тыщами Шамшакан ихней уже Никанскую землю почти под руку взял. А та Никанская земля это сорок городов, а людей тамо тьма. Ну, как таких объясачить?
Ну, хорошо. Почему посол тут на дощаниках валяется, а не к хану на поклон идет?
Война ж, поник Онуфрий. До богдойцев по Шунгал-реке дойти можно, но тамо дючеры живут. Они богдойцев родичи. В лицо нам низко кланяются, а спину покажешь стрелу враз засадят. Не пройдет тамо посольство. Только с войском
Вот войну с богдойцами прекратить и надо! стукнул дворянин кулаком по столу. Передать их хану, что русский царь-батюшка могуч, что держава его велика. Что желает он мира и торговли. Ясно?!
Ясно, спокойно ответил Чечигин. Он, кажись, уже принял судьбу.
Тогда соберешь воев надежных пяток и двинешь на Шунгал-реку. Грамоты нужные и дары хану я тебе дам.
Зиновьев повернулся к своим писчикам, отдавая распоряжения.
Тренька, возьмешь с собой Протаса, жарко зашептал Чечигину Кузнец. Он лучшей всех тропы тайные находит Только с чертьми теми не рискуй жарко станет, сразу на Амур возвращайтесь
Третьяк ответить не успел Зиновьев уже уставился на шептунов из-под нахмуренных бровей.
Что еще?
Не гневись, Дмитрий Иванович Но дозволь узнать: а что с Хабаровым?
Глава 4
Всех? тихо уточнил приказной.
Всех-всех И мужиков, и баб! Ведаю я, дворянин на миг по-волчьи оскалился. Местные тоже на Москве дознавателям свое расскажут. А что люди не расскажут, то бумаги поведают. Мои писчики уже заглянули в ясачную книгу ой, много тамо интересного! Так что и книгу возьму, и прочие записки Ярофейкины. Всё, что он при себе в торбах да мешках держал, на вас наживаясь. Ну, и рухлядь ясачную уж захвачу: коли я ужо тут и на Москву еду. Собрали-то ясак?
В низовьях только, отрешенно ответил Кузнец. До верхнего Амура в сём годе еще не добирались.
Зиновьев забирал всё. Выгребал подчистую, благо, повод был отличный: Ярофейку-вора изобличил. Значит, хватай всё, что плохо лежит! А что из того до Москвы доедет одному Богу известно.
«Вотт радости у поляковцев, не без злорадства подумал Онуфрий. Наказали лихоимца Хабарова. Ну, теперя нате получите благодетеля из Москвы»
Онофрейка! Зиновьев возвысил голос; видать, Кузнец так ушел в думы свои тяжкие, что не услышал дворянина. Ступай, говорю! С памятями ознакомься с усидчивостью. Да то, что велел утром сполни!
Поклонившись в пояс (пусть гад еще одной костью подавится!) Кузнец махнул головой Чечигину и вышел на свет
Божий. Света, правда, не было: небеса наливались чернотой. Реку уже только слышно было. Лишь пятна десятков костров манили к себе мошек и людей.
Туда и пошел.
Странно дело: от дневного противостояния местных и пришлых и следа не осталось. У первого же костра Кузнец приметил серые да синие единообразные кафтаны стрельцов, а супротив знакомые ряхи казаков Васьки Панфилова.
Ты на барина-то зря не наговаривай! со страстью в голосе вещал долговязый воин Сибирского приказа с курчавой рыжей бородой. Он ведь с Москвы сюда ехал Хабарова награждать! Былой воевода якутский-то в приказ такого напел, что вы тута все радетели дела государева! Как не похвалить. А, когда на Лену прибыли там уже новый воевода. И ентот Ладыженский Дмитрию Ивановичу ужо совсем другие песни поет. Что немчин поганый Францебеков в Якутске всё разворовал, и что Хабаров евонный подельник. А на Амуре он не дела вершит, а мошну набивает. Которую они с Францебековым в обвод уводят. Пришли мы, значит, на Урку, опосля, на Амур и что видим? Пустынь! Албазин городок заброшен, прочие пожжены. Даурцы ваши при виде дощаников в леса бегут. Полей нет. Вот скажи мне: отчего у вас тута так?
Емеля, вот ты чудной! усмехнулся амурец-сосед (Онуфрий догадался, что эти бойцы раньше где-то служили вместе, может, в Енисейске или вообще за Урал-Камнем). Тебе ли не знать! Мы же вои! Люди ратные. Во! А сюда пришли и обомлели. Тута Емеля, как нигде на всей Сибири! Дауры, дючеры народы сильные, гордыи! Городки ставят, у князей дружины конные, да с сабельками, с копьями вострыми! И никто ясак запросто так платить не желает. Пока Ярко в Якутск с докладом ездил, Рашмак малыми силами на Лавкаев улус позарился что ты! Еле ноги унес. А вот Хабаров с новыми людьми пришел и мы как пошли походом по реке! Емеля, мы словно воинство ангельское шли неостановимое! Кажный городок берем! С приступом, с огненным боем. А они нас стрелами жалят, конные наскоки вершат! Лавкаев городок, Албазин, Атуев, Дасаулов, Чурончин А что в Гуйгударовом было! Только представь: три града, три стены земляные да бревенчатые. А за стенами: дауров сотни многие. Казалось, не сдюжим, но Господь всё сладил взошли на первую стену. И на вторую, и на третью! Пушки помогают зело. Пушки-то местным неведомы. Побежали даурцы