Петриловский изо всех сил пытался восстановить ясачную книгу. По весне-то надо племена обходить. Зимняя охота закончится и у всех в избытке станет хорошего меха.
Едва дело на весну повернуло, Онуфрий велел из подсохшего леса новые дощаники ладить. Казаки изо дня в день смотрели на бесконечную шугу и ждали, когда уже Амур очистится. Запасы хлеба иссякали, следовало их пополнить. Да и государеву службу нести.
На реку вышло более двух десятков больших дощаников, не считая мелких лодок. Те противу течения плохо выгребали, так что веревками цеплялись. Так, с песнями и шутками, шли в знакомые места. Вокруг мир наливался майской зеленью. Прошли высокую гору, за которой таилась речка Ушура, совсем скоро должен появиться широкий Шунгал. Дощаники неспешно шли по самой широкой части Амура, к северу от целой горсти заливных островов. Вдруг из тесной протоки прямо к ним навстречу рванули суда. По виду дощаники, только кривослаженые и вовсе без парусов. Гребцы гнули весла от натуги, так рвались к амурскому воинству.
Две Не, три, счёл чужаков Васька Панфилов. И людишек с полсотни. Пальнем?
Погодь, остановил Кузнец есаула, заскучавшего по славным дракам. Пусть мужики полегче гребут. Подождем всех. Да приглядимся.
Не зря приглядывались. На лодках точно были русские люди. Только кто? Когда близко встали, Кузнец ясно видел морды незнакомые. Да и сами люди больно обношенные. Тут одна из лодок пошла вперед.
Смотри-ка, атаман! захохотал Панфилов. Иуды! Вон Тютя, а этот Козька, который Терентьев. И
Дурной, договорил за казака Кузнец.
Оба толмача, что вечно грызлись меж собой, в одной лодке. Сдружились, черти.
Лодка подтянулась к атаманскому стругу.
Поздорову, Онуфрий, негромко заговорил Сашка Дурной.
И тебе не хворать, процедил Кузнец. Чего приперся?
Поговорить надо.
А есть об чем?
Есть, атаман, слишком уверенно заявил Дурной. Вообще не боится, штоль?
Ну, лезь, коли есть. А это что за людишки?
Онуфрий, ты на них свой гнев не переноси. Это люди Мишки Кашинца, служилые. Шли с верховьев, зимовали на берегу в пустой деревне даурской. Мы их встретили у Зеи, подкормили и вместе к тебе пошли.
Понятно. Ну, что сказать хочешь?
Атаман, я знаю, ты собрался людей вверх по Шунгалу вести.
Кузнец замер. Он ведь еще сам никому!.. Только хотел войско в круг собрать и предложить
Я тебя очень прошу: не ходи! Беда будет.
Откуда знаешь?
Сашка мял в руке шапку и молчал.
«Ну, что я ему скажу? проносились в голове Дурнова дурацкие мысли. От Крушанова, Сема и Полевого? «История Дальнего Востока СССР», второй том? По нынешним временам наисвежайшая 1974 года Или какой это будет год по-местному счету?»
Слава Господу, не слышал Кузнец тех мыслей
Год 1989 Должник
Глава 9
Твою мать! подорвался Санька, засевший за орешником и уже, было, успокоившийся.
И тут его нашли, гандоны штопаные! Парень рванул в сопку, но быстро замер снизу его сразу заметят. Повернул налево и тихонько побежал в распадочек между холмами, заросший тонкими дубками. А ведь верил, что здесь, за двести кэмэ от Хабаровска, его не достанут! Но даже археологичка не спрячет от карточного долга. Воистину священный
Санька пробежал минут пятнадцать и завалился перевести дух. Заросли колючего шиповника надежно укрывали его от Шахи с компанией.
Хер вам! с усмешкой заявил он невидимым преследователям. Да неужели они за ним в настоящий лес попрутся? Как они тут его найдут?
«Ндя, Санечка, продолжаешь бегать от гопоты, как школяр, вздохнул, зализывая царапины на предплечье, оставленные колючками шиповника. А ведь уже студент. Такой взрослый»
Он помнил, как на полном серьезе думал так первые месяцы в пединституте. Сидишь не за партой, а за пюпитром, домашку не задают, двойки не ставят. А когда первую стёпку в руки взял Ух! Это после успокоился А может, вообще ему весь этот год в вузе приснился? И он всё та же дворовая пацанва: корешится с нариками у теплотрассы, слушает заунывный мафон с дохнущими батарейками, бегает от пэтэушников. А чо еще было делать мальчишке с окраин Кировского, когда мать еле появлялась дома между тремя работами, а отец да лучше бы этого козла вообще не было! На «Дальдизеле» ему вообще перестали платить зарплату (или это он так говорил), но батя всё равно ходил туда, чтобы с корешами своими в говно ужраться. Приходилось не то, что деньги вещи от него прятать А школа
А что школа? Когда тебе на уроке рассказывают про героя Павлика Морозова, а по телевизору во весь голос кричат, что был тот паскудой и стукачом. По телевизору такое кричали, что бедные учителя седели на глазах. Они еще пытались заставлять школяров учить законы пионерской жизни, а в толчке школяров поджидала местная гопоть и заставляла макать в унитазе галстуки, срывала значки старших пионеров.
Свобода
Да не, Саньке свобода нравилась. На дурацком пении они разучивали «Белеет ли в поле пороша» и глупо хихикали с малознакомого слова, рифмующегося с парашей. А на теплотрассе Булка врубал им «Я бездельник, у-у, мама, мама», «Яву, Яву взял я нахаляву». И это, при всей своей простоте, цепляло. Хотелось, чтобы песни играли еще и еще. Они без устали мотали кассеты на карандаше, чтобы батарейки подольше держались. А еще курили «Родопи», попробовали «Анапу» и «Три топора». Это всё было по-настоящему, по-взрослому. И всё это школа старательно осуждала. Словно, весь мир вокруг уже куда-то шагнул, а школа застряла в своем тщательно-выглаженном вчера.