Слушаю, вашсокродь! И закусь?
Всё тащи!
Проводив Елизара Кузьмича глазами, Петерс только головою покачал:
Вы же не признавали вестовых и ординарцев, проговорил он.
Призналс, с усмешечкой сказал Авинов.
А тут и денщик Евгения Борисовича нарисовался, старый солдат Ларин. Он приволок особый чемодан для папирос и табаков была такая странность у Петерса. Всюду капитан таскал с собой коробки по сто штук «Лаферм» и «Шамшалов», «Месаксуди»
и «Стамболи», «Асмоловых 7» и «Ферезли». Клад!
Правда, на табак был Евгений Борисович скуп. Чаем делился и сахарку отсыпать мог, а вот в куреве отказывал такую характеристику выдал на Петерса полковник Ряснянский
Строго поглядывая на Кирилла, Ларин выудил из поклажи наливку в плетёной фляжке, достал серебряные стаканчики. Тут и Кузьмич подоспел выставил бутылку ракии на столик, мигом вскрыл «аглицкую консерву».
Нус, поехали! сказал тост Авинов.
Крепкая ракия подрастопила отчуждённость, напряг помалу отпускал штабскапитана.
Ларин, забившись в угол, бубнил чтото про гвардию, про георгиевские петлицы, а Исаев, сидевший широко, разлаписто, руки уперев в колени, щурился презрительно: «Да куды там Гвардея тоже Что гвардея, когда мы, сибирячки, с ашалонов Аршаву брали!»
Захмелевший Петерс вдруг прочистил горло, да и молвил с постной любезностью:
Виктор Палыч, разрешите вам папиросу.
Кирилл до того удивился, что и слова не сказал ухватил пальцами коричневую «пушечку» Асмолова да и сунул в рот.
Благодарюс! улыбнулся он, вытягивая из кармана свой кожаный портсигар, набитый турецкими пахитосками, изысканными «КараДениз». Тогда и вы угощайтесь, Евгений Борисович!
Исаев чиркнул спичкой, поднося огоньку сначала «своему» капитану, а опосля ларинскому.
Авинов курил редко, но папироска «от Петерса» была крепка, вкусна, душиста.
Прелесть! похвалил он табачок. Сладенький дымок такой Газообразный десерт!
В улыбке Евгения Борисовича уже не было прежней кислой приветливости. Он затягивался пахучим «КараДенизом» так, что западали щёки, и выпускал дым неторопливо, смакуя, щурясь и стряхивая пепел трёхгранным ногтём.
Господа, слышали новость? донеслось из соседнего купе. Барона Врангеля назначили командующим Добровольческой армией.
А выпивоху МайМаевского выгнали!
Выпьем за командармдобра!
Командармдобр телеграфирует из штарма начштабглаву пробормотал Петерс, словно в скороговорке упражняясь. Виктор, неожиданно спросил он, ударяя пофранцузски, в последний слог, а вы верите в нашу викторию?
Авинов подумал.
Верилось мне зимой, сказал он, а ныне я уверен.
Сказал и почувствовал лёгкий укол совести. Почудилось ему, что не его это слова были, «не почестному» выговоренные, он будто произнёс заученный текст, пробуясь на роль Юрковского, которому, по легенде, полагалось сгорать от энтузиазма и стоя петь «Боже, царя храни!». А он сам был ли уверен?.. Если руку на сердце, то не очень. Надежда была, и ещё какая, и огромное желание победить, но та бессмысленная громада двуногих, противостоявшая Белой гвардии, пугала. У большевиков в залоге была вся Россия заводы её и фабрики, склады, поля И покорный народ, который миллионами забривали в Красную армию. Сумеют ли белые одолеть задуренную, умученную чернь, ползучее серое число? Возмогут ли?..
Господа, господа! бушевали соседи. Мы едем на войну, а на войне За победу, господа!
Ураа!
Баклажка, запевай нашу боевую!
Высокий, совсем ещё детский голос зазвенел, выводя:
Смелей, дроздовцы удалые
И всё купе дружно подхватило:
Вперёд без страха, с нами Бог!..
Дроздовцам отвели для постоя пустые дортуары Новочеркасского девичьего института ни одной свободной казармы не нашлось, всё было забито офицерами и солдатами. Правда, генералквартирмейстер Кусонский не учёл, что в верхних дортуарах жили отрочицы, сиротыинститутки, которых княгиня Голицына вывезла из Смольного. Замотался.
Командовал 3м Офицерским полком седой ЖебракРусакевич, строгий, заметно подволакивавший ногу, простреленную под Мукденом. Увидав пепиньерок в серых платьях, в белых передниках и пелеринках, стайкой бежавших по блестящему паркету, полковник крякнул. Сказал, пощипывая ус:
Господа, мы все бывалые солдаты. Но стоянка в девичьем институте, на мой, по крайней мере, век, выпадает впервые. Впрочем, каждый из вас, без сомнения, отлично знает обязанности офицера и джентльмена, которому оказано гостеприимство сиротамихозяйками.
Дроздовцы чинно разместились на ночлег. Добродушный капитан Китари, с длинными, обвисшими усами, одетый мешковато, словно форма была с чужого плеча, вздохнул мечтательно:
Поесть бы
И тут же, словно исполняя его желание,